Если он выступил относительно дружелюбным с мадам Ментенон, то по отношению к принцессам крови демонстрировал полное пренебрежение. Даже когда он согласился посетить герцогиню Берри и герцогиню Орлеанскую, он вел себя подчеркнуто холодно. Что касается дам, окружавших герцогинь, он не удостоил их даже взглядом, как писал Сен-Симон. Его привлекали другие женщины, в этих он не находил шарма. Парижские проститутки возбуждали его. Он переспал в Версале с одной случайно встреченной девушкой, отослал ее, заплатив ей два экю, и хвастался перед регентом о своих подвигах в постели. Слух об этих оргиях в королевских опочивальнях дошел до мадам Ментенон, которая с возмущением сообщала своей племяннице: «Мне рассказали, что царь притащил с собой девку, большой скандал в Версале, Трианоне и Марли». Эти развлечения, впрочем, совсем не мешали царю отправлять нежные письма Екатерине. Он писал ей, что ощущает себя старым и скучает вдали от нее. Она ему отвечала: «Я надеюсь нежно любить до самой смерти столь любимого старика».

На самом деле жизнь, которую он вел, периодически расшатывала его могучий организм. В Фонтенбло, по окончании псовой охоты, которую Петр, впрочем, никогда не любил, он объелся так, что у него глаза чуть не вылезли из орбит. «Непостижимо, сколько он обычно съедал во время трапезы, – отмечал Сен-Симон, – не считая того количества пива, лимонада и других напитков, которые он выпивал во время еды; бутылка или две пива, столько же или даже больше вина, затем он пил ликеры, а в конце еды полштофа специально приготовленной водки». Выйдя из-за, стола царь поднялся в свою карету, но из-за тряски вся его еда вскоре вышла наружу. Он испачкал карету и в Пти-Бурже, и две деревенские женщины, суетясь, чистили его подушки. «Я вспоминаю, – писал Вольтер в письме к Шовелину 3 октября 1760 года, – что слышал от кардинала Дюбуа, что царь был экстравагантным человеком, рожденным для того, чтобы быть мастером на строительстве голландского корабля». Герцог Руанский возразил своей супруге, удивленной грубостью такого высокого гостя: «Вы что, мадам, ожидали порядочности от этого животного?» А Сен-Симон, все еще находясь под обаянием царя, заявлял: «Он еще не был свободен от варварского отпечатка своей страны, которая делала все его манеры быстрыми, даже поспешными, его желания неопределенными, противоречащими одно другому…»

Совершенно безразличный к мнению окружающих, Петр с удовлетворением сравнивал своих собственных придворных, грубых и раболепных, с циничными ветрогонами и скептиками регентского двора. С русской стороны послушание и тяжесть, с французской – легкость и беспорядок. Конечно же, он предпочитал свою страну всем остальным. Заграница имела единственную ценность, если только могла помочь России стать еще более сильной державой. Для Петра путешествовать значило учиться. Вечный ученик, на улицах, в мастерских, в Версале и в Лувре, он вынимал из кармана записную книжку и на ходу делал записи. Услышав о Французской академии, он неожиданно решил посетить ее, но забыл предупредить академиков о своем намерении. Когда он пришел, заседание окончилось и почти все господа разошлись. Он нашел только двух или трех академиков, которые с усердием сорока показывали ему залы заседаний, в одном из которых хотели сделать общую спальню для царской свиты. Петр восхищался портретами короля Людовика XIV и кардинала Ришелье. «Красота этой головы и благородство лика изумляют», – можно было прочесть в книги записей Французской академии в этот день. Филолог Андре Дасье, постоянный секретарь, решил, что будет неплохо ознакомить царя с портретом королевы Кристины Шведской, которая, как и он, использовала свое путешествие во Францию, чтобы посетить общество. Эта неожиданная ассоциация с экс-государыней вражеской страны пришлась не по нраву Петру, но он не показал виду. Он рассеянно слушал объяснения Дасье о работе над словарями. Все эти слова назойливыми мухами звучали у него в ушах. Чтобы его развлечь, царя повели в Академию живописи, где он загляделся на несколько полотен, отмечая «большое пристрастие к этому искусству». Еще больше его заинтересовала беседа с членами Академии наук.

Но настоящий мотив его путешествия был политический. Испытывая сложности с союзниками, имея прохладные отношения с Англией, он надеялся, что Франция отойдет от Швеции и сблизится с Россией, подписав соглашение о военной и торговой взаимопомощи. Однако Франция не захотела предать страну, с которой ее долгое время связывали узы дружбы, чтобы объединиться с новым амбициозным и нетерпеливым партнером. Шафиров, который вел переговоры с русской стороны, не мог преодолеть сопротивление маршала де Тессе, которому регент в качестве приказа посоветовал «развлекать и веселить царя до его отъезда, но никаких договоров с ним не заключать». Встреча регента и царя всего лишь спутала карты. Разглагольствования дипломатов закончились окончательно к 15 августа 1717 года заключением Амстердамского договора между царем, Людовиком XV и Фридрихом-Гийомом Первым, королем Пруссии. Официальной целью соглашения было установление между тремя странами «тесного союза и крепких длительных дружественных отношений». Но, вопреки надеждам Петра, Франция не приняла на себя обязательств прервать отношения с Англией и со Швецией. Кроме того, она предлагала свое посредничество для установления мира на Севере. Петру пришлось довольствоваться незначительными результатами. Лондон был в курсе, благодаря Дюбуа, обо всех так называемых секретных переговорах. Регент и его советники были решительными англофилами. Сен-Симон был переполнен негодованием, обвиняя Дюбуа в том, что он продался Альбиону, и оплакивал «пагубные чары Англии» и «безумное пренебрежение, с которым мы относимся к России».

Между тем весь двор рассыпался перед Петром в поздравлениях и обещаниях. Ходили слухи о возможном браке между второй дочерью царя, Елизаветой, и королем Людовиком XV. Слухи быстро опровергли, зато стороны приготовили друг другу подарки. Если Петр и скупился на чаевые, будучи среди простых людей, то в роли монарха он хотел доказать свою щедрость. Чтобы увековечить воспоминание о своем визите, он выдал пятьдесят тысяч ливров тем офицерам, кто его обслуживал во Франции, тридцать тысяч ливров гвардии, которая его охраняла, тридцать тысяч ливров рабочим фабрик и заводов, которые он посетил. Он вручил свой портрет, украшенный бриллиантами, королю, маршалу де Тессе и нескольким высокопоставленным должностным лицам и раздал несчетное количество медалей, увековечивших его блестящие поступки. Король в ответ вручил ему шпагу с рукоятью, оправленной бриллиантами. Из соображений этикета Петр отказался от этого роскошного подарка. Но он с удовольствием принял два очень красивых вышитых гобелена. Царь также согласился на предложения регента позировать для портрета двум художникам – Риго и Натье. Эти полотна ему показались немного слащавыми. Он упрекал художников за то, что они не передали дикую силу оригинала. Покидая Париж, 20 июня 1717 года он объявил о своей привязанности к этой индустриальной, гостеприимной и легкомысленной стране. «Он рассчитывал на Францию, – писал Сен-Симон, – и говорил, что с горечью видит, как Франция погибает от роскоши».

Врачи посоветовали царю лечение на водах, чтобы поправить здоровье, расшатавшееся от разрушительных последствий алкоголя и занятий любовью, и он решает вернуться в Спа. На всем протяжении его путешествия города соперничали в щедрости оказанных приемов. В Реймсе, где он остановился всего на несколько часов, муниципалитет потратил четыреста пятьдесят ливров на единственный обед. Шарлевилю он обошелся более чем в четыре тысячи ливров, чтобы оказать приют государю с его свитой на одну ночь. На следующий день царь отправился на оружейный завод и предложил нескольким мастерам поехать с ним в Россию, а когда ему посоветовали посетить затем фабрику, производящую кружева, ответил резко: «Кружева? Это не мое дело! Это скорее заинтересовало бы царицу, если бы она была здесь!» Корабль, украшенный его флагами, ждал царя на Меузе, чтобы отвезти его в Льеж. На борт были загружены горы съестных припасов: «170 фунтов различного мяса, одна косуля, 35 цыплят и кур, 6 больших индюков, 83 фунта ветчины, 200 раков, 200 яиц, 15 фунтов лосося, 2 больших форели, 3 бочки с пивом, один говяжий язык и два свиных языка, 6 пар голубей, 2 щуки, 20 фунтов масла…» Доктор Арескин беспокоился за исход застолья, для которого понадобилось столько еды. Петр его резко оборвал: никакого лечения, пока не приехали в Спа. Предвидя скучную диету, которая ему угрожала в ближайшем будущем, он начал поглощать двойные порции. В Намюре он развлекался в бое на ходулях, страстно увлекся водным состязанием на копьях, дал полюбоваться собой стоя в лодке, положив руку на голову гребца, отвечал на приветствия толпы, ел и пил за дюжину, танцевал до часу ночи, но отказался спать во дворце, где все было приготовлено к его приезду, и отправился ночевать в свою маленькую каюту на корабле. Так же и в Льеже, сорвав планы организаторов, он пренебрег роскошными покоями, которые ему были подготовлены во дворце, и предпочел остановиться в отеле «Лоррен». В окна жилища, которое он выбрал, он созерцал с удовлетворением фейерверк, в котором сверкали его личные гербы. На следующий день он прогулялся по городу, изучил предприятия, изготавливающие зажигательное стекло, и спустился в шахту, где его заинтересовала работа смиренных рабочих, испачканных углем, который они добывали из недр земли.