Дебаты на «Дожде» начались 1 октября и транслировались каждый день в течение почти трех недель. Они стали очень популярны. «До них самый большой рейтинг получали наши выпуски новостей. Теперь же мы видели, что пик популярности приходится на полночь», – рассказывает Зыгарь. Сапрыкин, выступавший на дебатах одним из ведущих, вспоминает, что немного боялся этих эфиров: слишком уж разные точки зрения на них высказывались. И все же благодаря этому оппозиция обрела голос, получив реальную возможность высказаться. И при этом «Ничего Такого Не Произошло», – напишет он позже{167}. Россияне впервые с 1990-х могли наблюдать за настоящими политическими дебатами.

Кремль же сделал вид, что ничего не заметил, – ни эфиров на «Дожде», ни создания Координационного совета оппозиции.

1 ноября Роскомнадзор запустил Единый реестр запрещенных сайтов – тот самый черный список, которого все так боялись. Вслед за этим усилилось давление на активистов. 16 ноября Носика вызвали на допрос: он помог запустить сайт, на котором освещались выборы в совет оппозиции. Вскоре он ушел из LiveJournal. В ноябре Лев Гершензон покинул Yandex. Он объяснил, что годами работал над улучшением алгоритма отбора новостей, но к концу 2012-го понял: каким бы ни был алгоритм, он не способен решить новую проблему – в разных СМИ стало все меньше различий. С этим технология справиться не могла.

Протесты показали Кремлю, что методы, придуманные в 2000-х, – сочетание DDoS-атак, компромата и запугивания, – не сработали, когда десятки тысяч людей вышли на улицы. Тогда власти решили поставить Сеть под контроль техническими средствами, с помощью фильтрации. В стране вводилась интернет-цензура, но власти не стали копировать советский опыт, когда прессу цензурировали чиновники Главлита, сидевшие в каждой редакции.

Теперь цензурой занимались не государственные органы, будь то Роскомнадзор или ФСБ. Роскомнадзор лишь выбирал, что нужно запретить, но блокировать сайты и страницы должны были сами провайдеры и операторы.

Новая система требовала по всей стране много специалистов, работающих в индустрии телекоммуникаций. Это должны были быть технически грамотные люди, не задающие лишних вопросов и знающие, что такое секретность, потому что черный список Роскомнадзора был засекречен.

В России хватало таких специалистов.

Вечером 27 мая 2011 года болельщики шли на футбольный матч московского «Локомотива» с дагестанским клубом «Анжи». Толпа, состоящая в основном из молодых мужчин, направлялась от метро «Черкизовская» к домашнему стадиону «Локомотива». Команда «Анжи» тоже не осталась без поддержки: вслед за футболистами в Москву из Дагестана приехали полторы тысячи фанатов команды. Нельзя сказать, что Москва принимала их с распростертыми объятиями, но к такому отношению выходцы с Кавказа уже привыкли.

Когда болельщики «Анжи» подошли к входу на трибуну и стали проходить через рамку металлодетектора, мало кто из них обратил внимание на небольшую камеру на треноге, стоящую прямо за рамкой. Они не знали, что та фиксировала их лица в зеленую цифровую рамку, а потом определяла особенности строения лица, вплоть до расстояния между глаз, мгновенно делала несколько снимков и пересылала данные на компьютер. Система запоминала внешность болельщика на основании сложного алгоритма. Пришедшие просто посмотреть футбольный матч не догадывались, что они попали на испытание новой биометрической системы распознавания лиц.

Рядом с металлодетектором сидел молодой мужчина с ноутбуком, сотрудник компании «Ладаком-Сервис». Он смотрел на экран, где в одном окне появлялись лица болельщиков, которые снимала камера, а в другом специальный алгоритм сличал сделанные снимки с фотографиями из полицейской базы данных паспортов Республики Дагестан. Когда алгоритм опознавал человека, под фотографией появлялись фамилия, год рождения и другие персональные данные. Так власти составляли новую базу данных на самых преданных фанатов дагестанской команды.

Подобное происходило не только на футбольных матчах. В 2011 году та же компания установила видеокамеры с технологией распознавания лиц на некоторых станциях столичного метро. Первой была cтанция «Охотный Ряд». Стоило человеку ступить на эскалатор, как его лицо попадало в объектив сразу нескольких «умных» видеокамер, картинка c которых шла в Ситуационный центр метрополитена, МВД, ФСБ и МЧС. Камеры были связаны со специальной базой данных «Сова-видеопоток», которая проверяла, не похоже ли ваше лицо на фото преступников в розыске. Пассажир при этом понятия не имел, что его снимают.

Высокий и крепкий Александр Абашин, генеральный директор «Ладаком-Сервис», раньше служил в ГРУ. Но последние несколько лет он занимался разработкой и установкой систем распознавания лиц в аэропортах, на вокзалах и стадионах. За это время он стал настоящим фанатом идентификации. По его мнению, «умные» видеокамеры должны стоять повсюду – и в школах, и в подъездах жилых домов.

Абашин говорил, что система, созданная его компанией, за семь секунд способна найти нужное лицо среди десяти миллионов изображений: «Грубо говоря, лицо на фотографии измеряется по тридцати показателям, и составляется математический алгоритм, обмануть который очень сложно»{168}. Изначально разработанная для поиска преступников, эта система могла использоваться и для массовой слежки за людьми, пришедшими на публичное мероприятие или просто оказавшимися в общественном месте.

Распознавание лиц – лишь верхушка огромного и скрытого от посторонних глаз айсберга технологий, которые используются спецслужбами для слежки за собственными гражданами.

Все они придуманы и разработаны инженерами, которые прекрасно знают, на что способны эти технологии, но никогда не задавались вопросом, с какой целью они могут использоваться.

В СССР все сферы общественной жизни находились под жестким контролем компартии. У инженеров была своя, строго определенная роль – обеспечивать технические нужды партийного государства. Советских инженеров хорошо учили, но лишь техническим навыкам. В отличие от врачей, им не преподавали этику профессии, воспитывая инженеров как техперсонал государственной машины. Чтобы преуспевать в системе, нужно было уметь работать, не задавая лишних вопросов. Поколение за поколением советские технические вузы растили инженеров, наученных с подозрением относиться к любой общественной деятельности. Это укладывалось в их механистическое восприятие мира намного лучше, чем отвлеченные рассуждения о свободе.

Кроме того, они кожей понимали, что такое секретность, ведь слишком многие из них работали либо на оборонку, либо на спецслужбы.

Когда в 1930–1940-е сталинским спецслужбам нужно было организовать секретные исследования в той или иной области, они просто арестовывали ученых и инженеров и отправляли их в шарашки, – закрытые и тщательно охраняемые тюрьмы. Стимулом для работы у заключенных специалистов был риск оказаться в ГУЛАГе в случае провала. После смерти Сталина этот алгоритм стал меняться, и вскоре появились огромная, разбросанная по стране система закрытых научно-исследовательских институтов и многотысячная армия инженеров, работавших над секретными проектами для оборонки или КГБ.