и оливы.

Слева, по другую сторону от Мирабо, вдали виднелось простое, мещанское приземистое здание Ла Пулардьер: казалось, оно приветствует возвращающегося хозяина.

Но не Ла Пулардьер привлекал внимание старого советника.

Взгляд его был прикован к Бельрошу — опустевшему старому зданию. Господин Феро представлял себе, как на кухне маленького замка сидит с полдюжины седовласых слуг, как они разговаривают вполголоса и грустно покачивают головами при мысли о новой печали, поразившей благородный дом.

На пару минут иллюзия дошла до того, что господину Феро показалось: он и впрямь видит этих верных стариков, они воздевают руки к небесам, взывая о помощи их молодому господину, словно вживую слышит голоса, красноречиво и просто заявляющих, что барон Анри де Венаск невиновен…

И не будь торговец скотом так прост, он бы догадался по лицу господина Феро, что какая-то великая скорбь объемлет его в этот миг, и его поразил бы вздох, вырвавшийся из груди старого советника.

Тем временем дилижанс с помощью железных башмаков с невероятной быстротой одолел крутой склон, и вскоре замок Бельрош скрылся из глаз господина Феро за холмами.

Тогда советник вышел из задумчивости и огляделся.

Стал виден дом паромщика Симона Барталэ.

Паромщик стоял на пороге, а рядом с ним две женщины, видимо, дожидавшиеся дилижанса, чтобы переехать на другой берег.

Одна из женщин на руках держала ребенка.

Одеты они были как зажиточные ремесленницы из Нижнего Прованса.

Черный бархатный корсаж, красная косынка на шее, полосатая юбка, золотой крест на груди, на голове же арлезианский колпак — причудливая смесь бархата и тюля.

Обе были симпатичные и похожи друг на друга, как родные сестры.

Только та, что держала ребенка, была, пожалуй, постарше на пару лет, и ее природную красоту подчеркивало и укрупняло счастье материнства.

Господин Феро, хоть и был человеком серьезным, не видел греха с улыбкой взглянуть на прекрасный пол. Он был южанином, а всякий, кто рожден под южным солнцем, любит красоту. Говорили даже, что юность сурового магистрата не обошлась без бурь.

Но сначала господин Феро не обратил на двух женщин никакого внимания. Его острый глаз судьи наблюдал за паромщиком.

Когда дилижанс въехал на баржу и Симон взялся за свою лебедку, господин Феро подошел к нему.

Симон всегда сторонился советника. Он с детства питал к господину Феро застарелую народную ненависть. Извечную ненависть местных крестьян к грозному представителю власти, императорскому прокурору. Эта враждебность еще сильнее укреплялась преданностью паромщика к семейству де Венаск, враждовавшему со старым советником.

Но когда господин Феро подошел к нему, он все же почтительно снял шляпу.

Советника не любили, но уважение к себе он внушал.

— Скажи-ка, Симон… — начала он.

— Что угодно, сударь?

— Бывает у тебя среди дня пара свободных часов?

— Случается, сударь.

Паромщик смотрел на господина Феро с удивлением.

— Дело в том, — очень дружелюбно сказал советник, — что я бы хотел тебя кое о чем расспросить. Если сможешь заглянуть ко мне в Ла Пулардьер, я буду очень рад.

— Сегодня можно?

— Пожалуйста, можешь и сегодня, если тебе угодно. Да я тебя и не задаром хочу побеспокоить, сынок.

На этих словах господин Феро улыбнулся.

— Зайду, сударь, — сказал Симон. — Я тут как раз собираюсь оставить паром на той стороне и пойти в Мирабо проводить этих двух дам. Они вон, видите, не с пустыми руками идут.

Только тут господин Феро заметил двух молодых женщин.

— Хороши, — кивнул он.

— Две сестры, сударь.

— Правда?

— Из Сен-Максимена.

Господин Феро насторожился.

— Младшая только что обвенчалась, а теперь идет в Мирабо. Муж ее там землицы прикупил.

— Вот оно что! — воскликнул господин Феро и еще внимательней посмотрел на сестер.

Паром пристал к другому берегу.

— Стало быть, до вечера, — сказал господин Феро.

— Да, сударь, до вечера, — ответил Симон.

Старый советник взял саквояж, довольно проворно спрыгнул на берег и не стал садиться опять в дилижанс, а пошел тропой вдоль Дюрансы через виноградники — самой короткой дорогой в Ла Пулардьер.

II

Итак, старый советник пошел домой, а две сестры отправились в Мирабо в сопровождении Симона.

Паромщик крепко привязал свой паром, спрыгнул на берег и подхватил длинной палкой плетеную корзинку с тряпьем — имуществом сестер.

Обе женщины скорым шагом пошли следом за ним. Та, что несла ребенка, время от времени оборачивалась к сестре и восклицала:

— До чего ж тут места хороши!

Эти простодушные слова ясно показывали, что молодая женщина впервые была на берегах Дюрансы.

Младшая сестра отвечала:

— Погоди, вот скоро наш домик увидишь. Невелик, но хорошенький, чистенький такой, а вокруг всего дома виноград вьется. Он нам даром достался: Николя землю вокруг купил, арпанов тридцать, да и дом на ней за те же деньги.

От парома до Мирабо было меньше километра.

Симон свернул с большой дороги и пошел по одной из тех красивых дорожек, называемых по-местному "сьюртами", что вьются среди виноградников, с обеих сторон обсаженные шелковицей.

Так было короче.

Откуда же пришли две сестры?

Младшая встречала старшую: она недавно овдовела, а жила в Сен-Максимене.

В те времена люди часто пользовались так называемыми "оказиями".

На этот раз оказия случилась в облике толстого фермера из Кадараша, двадцать лет тому назад женившегося на девушке из Сен-Максимена.

Время от времени фермер ездил на родину жены. Молодая вдова, недолго думая, села к нему в тележку, держа ребенка на руках и все свои пожитки в одной корзинке.

У дома Симона Барталэ она слезла, а младшая сестра там уже дожидалась ее.

Теперь две сестрицы проворно шагали по дороге и болтали на ходу.

— А что это Николя пришло в голову тут поселиться? Он здесь знает, что ли, кого? — спрашивала вдова.

Она уже давно не печалилась: прошло полтора года с тех пор, как ее муж погиб на охоте, перепрыгнув через изгородь с заряженным ружьем за спиной.

— Да это целая история! — отвечала младшая. — Никогда он тут раньше не бывал.

— А ведь он много по свету поездил.

— Поездил, только все по морям.

— Давай рассказывай!

— Ты же знаешь: мы уже почти год как сговорились, должны были давно пожениться.

— Знаю.

— Только Николя у меня ревнивый, каких свет не видывал: к столбу приревнует. Однажды пришел он ко мне и говорит: "Не хочу с тобой в городе жить — давай в деревне жить будем". "Что ж такого, — говорю я, — давай тут и останемся". — "И тут не хочу". — "Что так?" — "Тут твои родные рядом, нехорошо это будет". — "Так куда ж мы поедем?" — "Мало ли куда. На вот, почитай". И достал из кармана газету. А