Прочь беги, дитя людское!

К водам, где не знать покоя,

С феей мчись, рука в руке,

Ибо мир продрог в тоске.

Я перевела эти слова Фернандо и рассказала, что когда впервые увидела эти строчки во время своих первых недель в Венеции, то подумала, что стихи о нем, и он и есть потерянное дитя. Теперь я иногда думаю, что стихи обо мне и что это я немножко потеряна. Но кто из нас не потерян? Каждый из нас долго избегал идти рука в руке с феей, и кто знает больше нашего о жестокости мира? А брак — волшебное королевство, где так легко потеряться.

Следующим утром мы отправились гулять по Страда Нуова, как раз тогда, когда открываются магазины. Здесь царство обуви. Мужчина, который, насвистывая, подметал тротуар перед своим магазином, где продаются резиновые сапоги и приспособления для рыбной ловли, и мужчина через дорогу, который полировал гладкокожие фиолетовые баклажаны и укладывал их в деревянный ящик, мурлыча какую-то песенку, составляли единый дуэт. Вода текла на набережную из-под фундамента дома; звучали колокола, густой туман, звук шаркающих ног вверх и вниз по мосту.

Каждый шаг отдавался эхом. Иногда я думаю, что Венеция не имеет настоящего, что она вся состоит из воспоминаний, из старины и, как говорят итальянцы, aldila, находится по ту сторону. Новые события, старые истории — для Венеции все едино. Здесь только призраки танцуют па-де-де, вызываемые на бис вашими воспоминаниями. Veni etiam, возвращайся опять. По преданию, по этой латинской фразе и была названа Венеция.

Палладио построил церковь Спасителя в 1575 году на острове Джудекка напротив базилики Сан-Марко, на пожертвования по поводу окончания долгой изоляции — из-за эпидемии чумы. И каждый год венецианцы радуются и поют аллилуйю, плывя на остров на парусных судах, декорированных огнями. Как полагается, июльским полднем все венецианцы на лодках собираются у дока Сан-Марко в устье канала Джудекка, и праздник стартует. Лодки украшены цветами и флагами, действо происходит на воде, можно передать бокал вина сидящему в лодке рядом. И передают: свитер одному, коробку спичек другому. Если лодки достаточно маленькие или соприкасаются бортами, балансируя на воде, то возникает импровизированный стол для совместного аперитива.

Redentore — праздник воссоединения, когда венецианцы поздравляют самих себя. Они говорят: «Siamo Veneziani, мы венецианцы». Посмотрите на нас, поймите, как мы выживали. Пастухи и фермеры, мы выжили, став рыбаками и моряками там, где не было земли. Мы пережили готов и лангобардов, татар, персов и турок. Завоевателей, императоров и пап мы тоже пережили. И вот теперь мы здесь.

В ночь Спасителя все обряды несут глубокий исторический смысл. После захода солнца зажигают свечи на носу лодок, устанавливают некую замену столам и сервируют ужин: кастрюли с пастой и с бобами обвязаны длинными льняными полотенцами, и плывет над лагуной запах тушеной утки с сосисками и жареных сардин в маринаде.

Большие оплетенные бутыли «Белого Манзони» и «Мальбека» пустеют с тревожащей скоростью; арбуз ждет полуночи. Это праздник, где вымысел и обман становятся реальностью; когда огни светят как звезды или их свет сравним со свечением луны.

И большой белый парусник, и маленькое судно стоят на воде до двух часов или около того, а затем, как уставшая победная флотилия, движутся под свежим мягким бризом — медленно, медленно под звуки мандолин — к Лидо встречать восход солнца праздника Спасителя.

— Это и мой праздник, — объяснила я Фернандо. — Я больше венецианка, чем если бы родилась здесь. Я венецианка, Фернандо, я больше венецианка, чем ты.

Он согласился, что мы не прощаемся с Венецией в слезах, но его слова звучали глухо, как если бы я туго натянула липкую коричневую ленту, чтобы предохранить коробку от ударов; хотя я была приятно удивлена, что Фернандо может быть таким обходительным. Я не хотела оставлять Венецию. Обычно я хорошо заворачиваю какую-нибудь вещь и приступаю к следующей, но сейчас не получалось. Я помню, как в первый раз покидала Венецию. Это было задолго до нашей встречи. Так много лет прошло с тех пор.

Я пробыла здесь около двух недель в первый приезд, и покидать ее уже было горем.

Ранний утренний туман мягко и тепло касался моего лица. Я должна была купить бумагу и порошок для шлифовки золоченых вещей моему ребенку у Джанни Кавальера и завернуть в дюжину слоев «Ла нуова Венеция», чтобы предохранить от кражи, поместив в ручную кладь. Ругаясь, я тащила сломанный чемодан по брусчатке, камням и лестницам. Мои каблуки стучали тише, чем когда я впервые приехала сюда, и это был единственный звук на Соттопортего де ле Аква. Это был самый длинный маршрут из возможных через Риальто, потому что я хотела взять лодку от Сан-Дзаккариа, чтобы снова оказаться на Пьяцце. Казалось, я на необитаемом острове, это деревня без жителей, только свинцовое море. Так прекрасно. Я шла через Пьяцетту, мимо Часовой башни, между крокодилом святого Феодора и львом святого Марка. В тот миг, когда я свернула налево к pontile, пирсу, прозвучали шесть длинных ударов скорбных колоколов. Я чувствовала, что звук отдается в мой груди сильнее, чем в ушах, и повернулась, чтобы не упустить чудесный миг, когда старинные колокола торжественно зазвонят к моему отъезду, более торжественно, чем к приезду.

Когда я повернулась к лодке, слезы смешались с каплями дождя. Я миновала Пьяцале Рома, где сейчас не было никого, только компания железнодорожных рабочих. Поскольку я пребывала в печали, то отказалась, когда они с сочувствием пригласили меня в свою компанию. Прошло меньше часа, а я уже грустила по Фиорелле и моей смешной маленькой комнатке на втором этаже в ее пансионе. Она упаковала panini, маленькие толстые хлебцы с маслом, покрытые тонкими хрустящими ломтиками телятины, поджаренными с вечера. Я ела по сандвичу каждый час в коротком перелете из Венеции в Милан и потом еще в двух самолетах и на двух пересадках по пути домой…

Наш отъезд не означает, что мы никогда не вернемся назад, уверял меня Фернандо. В наш последний день мы отправились к морю встречать восход солнца, взяли cornetti в постель, которая теперь представляла собой матрац на полу, поскольку вся обстановка находилась на пути в Тоскану. Мы переправились и, как всегда, зашли в «До Мори», потом — выпить чашку чая в баре «Гарри». Мы говорили о том, что будем делать в Сан-Кассиано.

Мы вернулись домой отдохнуть, выкупаться в последний раз в черно-белой мраморной ванной комнате. Одеваясь, мы обсуждали, что будем ужинать не там, где обычно, а у «Конте пескаор», в закусочной за Кампо Сан-Джулиан. Мы хотели праздничного ужина с адриатической рыбой, и венецианец, за которым я замужем, считал, что это последний оставшийся лучший из ресторанов в Венеции, который готовит дары моря. На его грязной закрытой веранде с ожерельем из пластиковых светильников мы пили ледяной «Просекко» с frittura mixta, жареной морской рыбой. Мы ели запеченных мидий, морских гребешков и угря, припущенного с лавровым листом. Официант откупорил для нас «Речото-Капителли» 1990 года, и поскольку кое-кто возле нас ест жареных моллюсков, мы потребовали их тоже, затем был жареный катран, и мы отведали запеченного морского окуня и красного люциана. За десять минут до наступления утра мы пожелали спокойной ночи сонному официанту. А потом гуляли по Сан-Марко.