Рыдания прервали её речь. Захлебнувшись в них, она на мгновение замерла и, затрясшись всем телом, упала в его объятия, жалобно, всхлипывая и заходясь от плача, приговаривая:

– Спаси, спаси меня, Андрюша! Мне так плохо здесь. Так страшно, холодно, одиноко. Я так хочу домой, к маме… Спаси меня, родной мой! Ты же любишь меня, я знаю. Ты ради меня пришёл сюда. И я тебя люблю. И всегда буду любить, вечно… Согрей же меня своим теплом, прижми покрепче к своему любящему сердцу. И давай всегда будем вместе, давай не будем расставаться, всегда будем верны друг другу. До конца-а!..

Её голос опять оборвался, и дальше уже слышались лишь тяжкие, рвавшие душу рыдания. Рыдания человека, у которого не осталось больше ни надежды, ни веры, ни цели. Осталась только любовь. Которая, однако, не могла ни помочь ей, ни спасти её, ни даже утешить. Которая, наоборот, лишь усиливала и обостряла её муки, постоянно напоминая о том, как могло бы быть, но никогда не будет.

У Андрея же не было сил даже плакать. Он просто застыл, оцепенел, оледенел, как бронзовое изваяние. Чёрное, беспросветное, безысходное отчаяние овладело им. И единственным спасением, единственным средством избавиться от него виделась только смерть. Врачующая все раны, утишающая все боли, утоляющая все скорби. Она не пугала его. Напротив, притягивала, манила, влекла, обещая какие-то неведомые, несказанные, длящиеся целую вечность радости и восторги, которых не было и быть не могло в этой бедной, жалкой, краткой, как миг, жизни.

– Возьми меня с собой! – взмолился он к ней, с трудом обретя дар речи. – Я не хочу больше жить. Я не могу жить на этом свете без тебя. Я хочу быть с тобой. Навсегда остаться с тобой!..

Но она, словно почувствовав или опять услышав что-то, не дала ему договорить.

– Нет! – воскликнула она, с неожиданной силой оттолкнув его от себя и упёршись в него острым, проникавшим в самую душу взглядом. – Ты должен жить! И будешь жить. Долго и счастливо. Я это вижу, я это знаю. И я так хочу, слышишь меня!.. Ты полюбишь ещё не одну женщину. У тебя их будет много. Больше, чем достаточно. Как ты любишь…

– Нет, нет… – бормотал он в полубреду, мотая головой и не отводя от неё умоляющих и жаждущих глаз. – Мне нужна ты. Только ты! И больше никто. Я люблю тебя, люблю…

– Замолчи! – прикрикнула она на него, сверкнув глазами и прикрыв ему рот ладонью. – Замолчи и слушай меня. У нас почти не осталось времени… Вот что я скажу тебе на прощание, а ты хорошенько запомни это. Да, ты будешь жить долго и счастливо. У тебя будет много женщин… жёны и дети… И ты будешь любить их… Ах да, я уже говорила это… Чего же не говорила? Что ещё я хотела сказать тебе? Такое важное… совсем забыла…

Она понурилась и нахмурила лоб, припоминая то главное, что желала сказать ему напоследок. Он, не дыша и по-прежнему не отрывая от неё горящих, обожающих глаз, замер в ожидании.

– Ну вот, вспомнила, – тряхнула она головой и, приблизив своё лицо к его лицу и стиснув его голову руками, воззрилась ему в глаза, будто стараясь запечатлеть в памяти его черты. А затем раздельно, тщательно выговаривая каждое слово, произнесла: – Много женщин будет в твоей жизни, да… Но всякий раз, когда ты будешь обнимать и целовать кого-то из них, ты будешь вспоминать меня. И, забывшись, будешь называть их моим именем. И я в этот момент буду стоять у тебя перед глазами. И самые счастливые мгновения твоей жизни будут отравлены горечью этой утраты… памятью обо мне… И эта рана в твоей душе не затянется никогда…

Андрей, чувствуя, что теряет рассудок, со стоном откликнулся:

– Неужели ничего нельзя исправить? Неужели всё кончено для нас?

Она с суровым, непреклонным выражением покачала головой.

– Ничего. Всё кончено. Всё на свете преодолимо, кроме смерти. Её победить, обмануть, обойти нельзя. Она – единственная безусловная и бесспорная победительница в этом мире…

Тут выдержка снова изменила ей, и она, с силой прижав его голову к своей, заговорила сквозь рыдания, сотрясавшие её тонкое миниатюрное тело:

– Ах, какой бы мы были чудесной парой! Всем на заглядение… Но, видно, не судьба. Не судьба… Знать, поглядел на нас кто-то чёрным завистливым глазом…

Слова её были прерваны вновь донёсшимся со стороны реки глухим гортанным рычанием, на этот раз раздавшимся гораздо громче и отчётливее.

Оля метнула туда быстрый, полыхнувший лютой ненавистью взгляд, но, очевидно, вынужденная подчиниться незримому приказу, выпустила Андрея из своих объятий и, вскочив на ноги, вскинула руку и указала пальцем в темноту.

– А теперь уходи. Немедленно!

Он не двинулся с места. Продолжал сидеть на земле и, затаив дыхание, неподвижным, очумелым взглядом смотрел на неё.

– Уходи, я тебе говорю, – повторила она нетерпеливо. – Сейчас же! Чтобы через минуту духу твоего здесь не было.

И вновь он остался недвижен и безгласен и не сделал ни малейшей попытки выполнить её требование.

– Убирайся отсюда сию же секунду! – выйдя из себя, крикнула она и топнула ногой. – Беги во весь дух, если тебе жизнь дорога. Прочь!

Но и после этого он не пошевелился. По-видимому, жизнь не была ему дорога. Он будто не слышал или не понимал её, весь уйдя в созерцание её стройной грациозной фигуры, осиянной, точно воздушной диадемой, серебристым светом луны.

И вновь её вынужденная, показная суровость продолжалась недолго. Голос её дрогнул, слёзы хлынули из глаз, и она, бросившись к нему, обняв его и осыпая его лицо горячими поцелуями, залепетала:

– Уходи отсюда, Андрюшенька! Уходи, мой милый! Умоляю тебя… Послушайся меня, ради нашей любви… Сейчас же, немедленно, уходи… Иначе ты погибнешь. Он убьёт тебя!.. Уходи, Андрюша! Уходи, родной…

Услышал её Андрей или нет, трудно было понять. Он был бледен, безразличен, безжизнен, как труп. Казалось, все мысли и чувства, не так давно бурлившие и клокотавшие в нём, как в кипящем котле, умерли, сменившись полнейшим безучастием, отупением, апатией. С каменным, непроницаемым лицом он встал и медленной, нетвёрдой поступью пошёл прочь, ничего не видя перед собой из-за застилавшей глаза густой пелены.

Отойдя на десяток шагов, он остановился и повернул голову. Он хотел взглянуть на неё ещё раз. В последний раз.

Она стояла на прежнем месте. Чуть склонив голову набок и глядя ему вслед. Невыразимая тоска и бесконечная, неизречённая любовь светились в её глазах.