Я пробралась через бассейн. Грязная вода плескалась у моих ног, пачкая подол подаренного Эллой платья. Я шла по туннелю и несла в руках мешок картофеля. По пути я представляла, как Элла возвращается в свой дом, красивейший из всех, что я когда-либо видела. На следующий день после начала оккупации мы с папой проходили мимо прекрасного многоэтажного дома (но не такого красивого, как дом Эллы) с видом на Планты – кольца парковой зоны, отделявшей Казимеж от центра города. Меня изумил тогда облик нарядно одетой женщины, выходящей из роскошной черной машины с несколькими сумками для покупок.

– Как же они до сих пор так живут? – поразилась я. Позже папа объяснил, что так жили только те, кто сотрудничали с немцами. И такой оказалась семья Эллы. Ее мачеха встречалась с нацистом. Ее семья молча взирала, пока нас хватали, и возможно, даже извлекла из этого выгоду. Я должна была ее ненавидеть, сердито подумала я.

Но в то же время я была в замешательстве: Элла было той, которая добросовестно приходила к канализации почти каждое воскресенье, приносила еду и подарки и, что важнее всего, разговаривала со мной. Она рисковала собственной безопасностью, чтобы спрятать меня, помочь мне, помочь моей матери и Розенбергам. Без нее мы умерли бы от голода. Несмотря на ее семью и различия между нами, она была замечательным человеком – и моим другом.

Подходя к комнате, я зашагала быстрее, мешок с картошкой неуклюже ударялся о мою ногу. И даже не потому, что мне не терпелось поделиться трофеем своей вылазки с остальными. Уже утро, вот-вот проснется мама и не найдет меня.

У входа в комнату появился Сол.

– Сэди! – слишком громко закричал он. На сердце у меня потеплело. В мое непродолжительное отсутствие я очень скучала по нему и теперь надеялась, что он, возможно, чувствовал то же самое. Но он подбежал ко мне весь встревоженный. – Я так рад, что нашел тебя! Когда я понял, что тебя нет, пошел искать, но не смог найти. Я так переживал. – Сол тараторил, облегченно вздыхая. – Я должен тебе сказать, что… – Он резко замолчал, явно рассматривая мою новую одежду. – Что ты делала?

Я гордо подняла мешок с картофелем.

– Добывала вот это. – Я вручила его ему, и он поставил у своих ног.

– Слава Богу, с тобой все в порядке, – сказал он с чувством облегчения. – Прекрасно, что ты достала еду. Но, Сэди, сейчас тебе нужно туда. Что-то случилось.

– Что именно? – настороженно спросила я.

– Ты здесь! – раздался голос, прервавший нас до того, как Сол договорил. Мы обернулись и увидели, что позади нас, уперев руки в бока, стоит его бабушка. Я ждала от нее нагоняй за свой выход на улицу. – Твоя мать, – вместо этого проговорила Баббе. – У нее схватки.

– Что? – У меня в животе похолодело. – Но срок только через месяц.

– Я как раз собирался тебе сказать, – сказал Сол. – Она поскользнулась и упала.

– Когда искала тебя, – процедила Баббе без стеснений. – Она упала в туннеле, и у нее начались роды. Ребенок вот-вот родится.

Ребенок вот-вот родится.

Я молилась о том, чтобы это оказалось просто недоразумением. Ребенок должен появиться только через месяц. Мы никак не подготовились к его или к ее рождению, хотя, конечно, подготовиться к рождению ребенка в этом ужасном месте в принципе невозможно.

Охваченная паникой и чувством вины, я вбежала в комнату. Мама лежала на полу рядом с кроватью, там, где упала. Я быстро опустилась на колени рядом с ней и попыталась помочь ей подняться, но она по-прежнему лежала, свернувшись в тугой клубок.

– Мама, как ты? – Она не ответила. Я снова обняла ее и попыталась поднять на кровать. Но живот тянул ее вниз, и у меня не получилось. – Мама, пожалуйста. Ты не можешь здесь оставаться. Тебе нужно встать. – Казалось, она слегка очнулась, и я обхватила ее за талию, помогая подняться на ноги.

Она подняла глаза и посмотрела на меня, словно видела впервые.

– Сэделе?

– Я здесь. – Ее лицо побледнело и покрылось легкой испариной, она дышала с трудом.

Потом ее лицо исказила гримаса, и я решила, что у нее схватки. – Ты снова ходила к той девушке, не так ли? – задыхаясь, спросила она, охваченная смесью боли и гнева.

Я замялась, сомневаясь, усиливать ее страдания своим ответом – мне этого совсем не хотелось.

– Я достала еды, мама. Мне жаль, что я нарушила обещание. Потом ты можешь злиться на меня, но прямо сейчас позволь мне тебе помочь.

Она посмотрела так, будто хотела отругать посильнее. Но ее лицо исказилось от боли, и она навалилась на меня боком.

– Ребенок скоро родится.

Я помогла маме устроиться на постели. И тогда посмотрела на ее ноги – они были мокрыми, но не от канализационной воды, а от чего-то другого, темного и густого. Кровь. Я десятки раз слышала, как рождались в гетто дети, и была почти уверена, что крови не бывает, по крайней мере, не так много. Я отчаянно вертела головой в поисках Баббе, но она исчезла. До войны рядом с нашей квартирой была больница, где у мамы могли принять роды. В гетто соседи, бывшие врачи или акушерки, приходили на помощь роженицам. Здесь у нас даже не было чистой простыни и полотенец. Хотела бы я, чтобы мой отец или хотя бы Павел оказались здесь и подсказали, что делать. Я взглянула в сторону Сола и пана Розенберга, но толку от них все равно не было бы.

Наконец в комнате снова появилась Баббе. И хотя она была сварливой и злилась на меня, все надежды возлагались на нее. Не спрашивая меня, она подошла и закатала рукава.

– Там кровь, – закричала я, почти срывая голос.

Баббе быстро кивнула в знак согласия, но не объяснила, что это означало.

– Положи ее, – послышался приказ. – Живо! – рявкнула она, когда я не подчинилась. – Нам нужно поднять ее ноги, поднять их выше сердца, чтобы замедлить кровотечение. Ты хочешь потерять ее или нет? – У меня мороз пробежал по коже. Я слышала об умерших при родах женщинах, но до сих пор мне не приходило в голову, что рождение ребенка может убить маму.

Я тронула маму за плечо.

– Мама, пожалуйста, ложись.

Все еще согнувшись пополам, она стряхнула меня.

– Ребенок. Уже скоро.

Старуха выгнала сына и внука из комнаты, чтобы мы уединились, затем вернулась с нашим единственным кувшином питьевой воды и полотенцем, далеко не таким чистым для такого случая.

– Я несколько раз помогала акушерке в нашей округе, – сообщила старуха, осторожно укладывая маму. – Я все сделаю. Ты останешься у ее головы и будешь держать за руку. – Я не знала, хватит ли у нее опыта. Но другого выбора не было.

Мама вскрикнула так, что ее вопль эхом разлетелся по комнате.

– Ш-ш-ш, – шикнула на нее старуха. Я знала, что при родах бывает больно. Я слышала стенания сквозь тонкие стены гетто, крики и вопли, которые несли в мир новую жизнь. Однако здесь мама не могла кричать, не выдав нас немцам наверху. Старуха нашла кусок деревяшки и вложила его маме в зубы. Мама сильно прикусила его, ее лицо покраснело, потом побледнело.