Нельзя пешке обладать знанием ферзя, иначе перестанет она быть пешкой, станет на какой-то малюсенький шажочек ближе к королю, преобразится в ладью, в коня, в кого угодно, только не в новую пешку. И… потеряет свое волшебное качество – способность при определенных обстоятельствах превращаться в сильнейшую фигуру всего действа!

Ради чего все это и было затеяно, по всей видимости.

– Ну ладно, – сжалился я. – Вопрос снимается. Я так я, вам виднее. Так что мне дальше-то делать?

Диана не отвечала.

Еще один снежный заряд гулко прошелся по крыше и лобовому стеклу автомобиля. Этот был чуть продолжительней. И громче. Порыв ветра ощутимо качнул машину, из-под верхней кромки стекла потянуло холодом – не до конца поднято. Я дернул за «кривулину» на дверце, сквозняк прекратился.

– Я не знаю, – еле слышно произнесла Диана. – Ты ведь понял, что, кроме всего прочего, я могу чувствовать варианты грядущей реальности. Это как… запутанная рыбацкая сеть, переплетенные нити, да… не суть.

– И что? – решил я ее подтолкнуть чуток: тянет, понимаешь, кота за хвост.

– И… в одной из реальностей твоя нить… как бы рвется. Если ты очень близко подходишь к разоблачению очень страшного человека…

– Того, кто убил Кондратьева с семьей?

– Да. Только…

Снежная крупа замолотила по крыше уже на постоянной основе. В машине стало реально холодно. Я поежился.

– Диана Сергеевна, але! Я здесь, не пропадайте!

– Да-да, я понимаю, что мои сомнения выглядят странно. Только уровень твоей информированности становится критически опасным. Видишь ли, настоящая смерть тебе не страшна. Ты просто вновь окажешься под колесами того самого «москвича», у той же самой четырнадцатой школы. Только за рулем уже буду не я. Не знаю, кто там вообще будет. И во что обернется твое третье перерождение. Главное, что для меня ты будешь потерян.

– Вон оно как! – Я действительно был поражен свалившейся на меня информацией. – И мне приоткроется возможность скакать по временной дистанции, именуемой жизнью?

– Не знаю! – почему-то на этот раз раздраженно ответила Диана. – Вообще не знаю, что с тобой будет. Может быть, у тебя ухо на лбу вырастет, и хорошо, если только ухо…

– Спасибо, конечно, за заботу…

– Не обижайся. Ты не представляешь, насколько все это серьезно! И сколько сил потрачено, чтобы вывести тебя на эту финишную прямую. Ты же понял, что не могу я тебе все рассказать полностью!

– Ладно, – сказал я, – в общих чертах вся эта фантасмагория становится ощутимо выпуклой. Плоские непонятки приобретают очертания три-дэ. В смысле, понятнее они не стали, но масштаб катастрофы становится осязаем.

– Спасибо, – шепнула Диана. – За понимание…

– Не булькает ваше «спасибо», уважаемая английская принцесса. И страшилки ваши по поводу камышловского душегуба должного трепета у меня так и не вызвали.

– Понимаю.

– И, кстати, я хотел спросить – это именно он меня доской приголубил? Это… Нарбеков?

Диана беспомощно улыбнулась.

– Ты действительно меня перехитрить хочешь?

– А что, может получиться?

– Не может, даже и не надейся. – Диана устало потерла виски. – А вот ударил тебя действительно убийца. И бил он тебя на поражение, без оглядки на возраст. Убить хотел. Откуда он мог знать, что у нашего брата, ну или у сестры, при перерождении физиологическая регенерация тканей ускоряется на порядок. Живучесть, так сказать, повышенная.

Вот сейчас мне стало по-настоящему жутко.

Смогла все-таки напугать ребенка вековая старушка Диана.

– Так… это Татарин был или нет? Чего вы меня томите?

Неожиданно Диана весело прыснула, потом протянула руку и потрогала мою шишку на затылке.

– Уменьшается… фонарь твой, я же говорила.

– Вы не ответили.

– А ты, я смотрю, никогда не отступаешь? Даже когда страшно…

– Особенно когда страшно. Так Татарин или нет?

– Может быть, Татарин, а может быть, и нет, – эхом отозвалась «девочка уровня Бог». – Это совершенно не принципиально. Ты ведь все равно будешь копать, как бульдозер. И все равно это окончится плохо, как я это и продолжаю чувствовать. Ничто в моих ощущениях не меняется.

– Да я понял, понял. Могу погибнуть, и все дела.

– Ты забыл – погибнешь или ты, или кто-то из твоего окружения.

Я замер. Вот про это я действительно забыл.

– А кто именно… из окружения, не скажешь? – Беспомощная попытка расколоть утес снежинкой.

– Не скажу, – вздохнула Диана. – Не могу. А теперь уже и не хочу, упрямый ты… мальчик.

– И на том, что называется, благодарствуем, загадочная вы… девочка.

– Беги давай в свой спортзал. Пора уже. Да и у меня еще дела есть, как это ни странно.

Она потрепала меня по волосам, стараясь не задеть затылок.

– Ой, не надо этих нежностей, гражданка-англичанка. Запугает сначала, потом ластится…

– Ну, не буду, не буду.

– Жди меня с победой. – Я открыл дверцу машины и спрыгнул с высокого кресла на асфальт. – Враг будет разбит.

– Даже ни на секунду не сомневалась.

– Как и я, собственно. «Мы сломим им голову»!

– А это вообще бесспорно!

Ее не переговорить.

Я молча махнул рукой и побежал вверх по ступеням ко входу во Дворец пионеров.

Чудны дела твои, Господи!

Семью, в которой я рос, трудно назвать богатой.

Да-да, у нас были те самые пресловутые трудности «от зарплаты до зарплаты», самодельные игрушки на елку и книжки в подарок. Стоит, наверное, вспомнить еще и рисунки подкрашенной зубной пастой на оконных стеклах перед Новым годом – зайчики, снежинки и всякая другая празднично-слащавая муть. Такие инсталляции богатенькие граждане того времени не практиковали, это был удел детворы среднего и низшего достатка, ну и пусть! Зато я с младых ногтей прекрасно понимал, что, во-первых, таких вот не очень зажиточных семей, как мы, – миллионы и расту я равным среди равных. А во-вторых – что другой семьи, как и другой страны, мне и не надо! «И даром не надь, и с деньгами не надь». Потому что лично я и те самые миллионы рядом со мной были по-настоящему СЧАСТЛИВЫ.

Теплое и давно забытое ощущение.

Впрочем, а почему, собственно, забытое?

Вовсе и нет!

Помню как сейчас: май месяц, конец учебного года. Мне где-то около десяти, и я шагаю по городским пригоркам из центра города к себе домой. Кажется, из библиотеки, есть у нас такая – имени Гайдара, на площади Ушакова. Впереди – летние каникулы, за спиной остались надоевшие до оскомины эти мелкие школьные заботы и проблемы. И вот они передо мной – целых три месяца свободы, моря и солнца.