– Да. – Это была сущая правда, спорить нечего.

– И со временем тебя это… – мать долго подыскивала нужное слово, – расхолодило, что ли. Ты перестал дорожить отношениями, потому что тебе казалось, что ничего другого уже не будет, все узнаваемо и предсказуемо и никуда не денется. Поэтому-то Светлане так ловко и удалось вбить между вами клин. Она быстрее тебя разобралась в ваших отношениях и нашла в них слабые стороны. Но…

– Но что?

– Но это ведь не значило, что отношения с Ольгой были обречены, сынок. Такое случается часто, когда кажется, что вы оба в тупике. Нужно было просто выждать и все. А подождать вам не дала Света. – Мать смотрела на него теперь как на несмышленыша. – Тут есть часть и моей вины, конечно. И я не собираюсь ее с себя снимать. Мне тогда казалось, что она больше тебе подходит; я ощущала в ней тот самый стержень, который не позволит никому ничего разрушить.

– У Ольги его не было?

– Ольга… Она очень мягка, непосредственна и доверчива. В этом ее сила и слабость. Мне казалось тогда, что тебе именно из-за этого будет с ней тяжело в будущем. И я… Я, наверное, виновата перед тобой.

– Так теперь ты на чьей стороне, мать?

– Я?! – Она удивленно округлила глаза, сняла очки и потерла покрасневшую от дужки переносицу. – Я прежде всего мать. Я не могу быть объективной. Ты знаешь, прожив долгую жизнь, всегда считала себя мудрой, но… Но судьба, кажется, много сильнее нашей мудрости. И опыт ничего не стоит. Это иллюзия, которой мы себя тешим. И всегда будет недоставать именно того пучка соломы, который надлежало подстелить, чтобы не убиться… Надо слушать сердцем, а не разумом. Что тебе говорит сердце, сынок?

– Оно… – Он крепко сжал губы, чтобы они предательски, как в детстве, не дрожали, когда он, размякнув от материной поддержки, готов был зареветь. – Оно просто болит. Сильно болит! Я предал Ольгу, Света предала меня… Это закономерно, так? Но не Светкино предательство меня так ранит, а мое! Моя собственная подлость заставляет страдать!

– Понятно…

Они долго молчали потом и так и разошлись по комнатам, не сказав больше ни слова. Стас по привычке зашел перед сном в спальню Светланы, постоял над ней, послушал ее дыхание и впервые вышел, не поцеловав ее.

Почему? От нежелания притворяться? Или оттого, что кожей чувствовал страшную ее вину перед всеми? Или из-за тайны ее, тщательно сохраняемой, он злился?

Он не стал бы утверждать, что знает ответ, как не знал, что ответить, когда его спрашивали, а не пожалел ли он, что расстался с Ольгой.

Нет, ну надо было так запутаться в том, что сейчас кажется таким простым! Что для этого должно было произойти, что? Что, непременно должна была случиться беда, чтобы он прозрел?! Или достаточно было промерзнуть на скамейке в сквере, чтобы понять? И что ведь самое страшное – выхода не было! Он не знал, что делать, не знал, как станет разбираться со своими чувствами и со своими женщинами. Он ведь не мог, как его мать, принять свою сторону просто лишь потому, что сильно любил себя. Не мог! А как быть?..

…Утро началось с головной боли, недовольного покрикивания Светланы из-за дверей спальни и телефонного звонка. Все ему приготовили, все сделали, осталось заплатить. Это немного подстегнуло, вытеснив из организма душевную ломоту. Он быстро собрался, успев дать указание по телефону проводить оперативную перекличку на фирме без него. На бегу позавтракал, что под руку попалось. Мать напрягать не хотелось, достаточно ей Светкиного недовольства. Давно пора было сиделку нанять, мать просто из сил выбивалась. Но обе капризничали и противились, не желая видеть в доме чужого человека.

– Ма! – крикнул он от порога, трусливо обежав дверь Светкиной спальни стороной. – Я ушел!

И ускакал, хлопнув дверью, и выдохнул лишь на улице возле машины.

Сначала вчера, теперь вот сегодня утром он не поцеловал Светку. Как она это расценит, интересно?..

– Интересно твои девки пляшут, Стас! – воскликнул давний приятель, вручая ему раздутый от бумаг файл.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил он, хотя тут же догадался: негодник проявил любопытство и полазил по распечаткам.

– Такое ощущение складывается, что общение друг с другом они ведут через посредника, – хохотнул тот. – А может, у них того… Один и тот же хахаль, а? Я тут, опережая твою просьбу, запрос попросил сделать по номеру одному, что особо часто у обеих твоих дам обнаружился. Прямо с минуты на минуту будет ответ. Подождешь?

– Нет, – еле выдавил Стас, пятясь к двери.

Желание дать в морду нахалу становилось все острее.

– Ну и ладно. Перезвоню, как узнаю. Так что…

– Пока.

– Пока, пока, – приятель уже слюнявил купюры в конверте, которые ему Стас передал после рукопожатия. – А ты более чем щедр, старик. Тут не захочешь, станешь помогать! Ладно, жди звонка.

Он еле до машины добрел, такая слабость навалилась. И ворох бумаг под мышкой казался неподъемным. Швырнул его с отвращением на пассажирское сиденье рядом со своим. Сел за руль, скосил глаза вправо.

Что там? Что там кроется? Что такого интересного нашел его приятель, взявший на себя право лезть в его дела? Какие десять совпадений наскреб? С чего так многозначительно улыбался?

Нужно было место и время, где он смог бы во всем этом разобраться. Дома нельзя. На фирму ехать? Да, видимо, придется. Не на снегу же в парке ему бумаги расстилать, предаваясь анализу. А там запрется в своем кабинете, разложит все на столе для совещаний и начнет сличать. А Галке даст строгие указания, чтобы никто его не беспокоил.

Она молодец, она намертво будет стоять и никого не пропустит.

– Здрассте, Станислав Викторович, – поздоровалась Галина, старательно пряча от него лицо за веером из бумаг.

– Привет, Галин, как дела?

Он всегда у нее о делах спрашивал. И совсем не о делах фирмы. Ему об этом диспетчер докладывал, куда он прямиком шел, едва заходил в здание с улицы. И охрана рапортовала еще даже раньше диспетчера. Он всегда ее домашними делами интересовался. Пускай и не родным, но и не чужим ему была человеком на фирме. И с Ольгой у них всегда любовь была, в том смысле, что приятельствовали очень тепло и тесно. Этого после трагедии со Светланой Стас все Галке простить не мог, теперь, наоборот, благодарен был.

Умница! Не предала Ольгу, когда весь мир против нее ополчился. Хотя, с другой стороны, мир сузился до одного-единственного человека – до него конкретно то есть. Но все равно, гнева вот его не побоялась, спорить даже с ним пробовала и сердилась. И так они дулись друг на друга и не разговаривали почти. И косились время от времени друг на друга, но как-то так, чтобы другому заметно не было.

Что бы сделать для нее такого хорошего, а? Может, зарплату ей повысить? Рвется человек между приемной и бухгалтерией, а доплату наверняка ей жмут.

– Галь, как дела-то, спрашиваю?