« Я, конечно, не хочу равняться ни с кем, но вот ихняя жизнь на меня очень успокоительно подействовала и привела в порядок. В сущности говоря, страшно плохо все жили…

И, тем не менее, они писали замечательные и даже удивительные вещи и не слишком жаловались на свою судьбу. Так что, если бы писатели дожидались золотого века, то, пожалуй, от всей литературы ничего бы и не осталось.

Вот это привело меня в порядок, и я понял, что надо работать при всех обстоятельствах и вопреки всему».

Отметим — не пытаясь даже как-то объяснить эту особенность душевной организации Зощенко — некую взаимосвязь между его интуицией и хандрой. Вот, в данном случае, интуиция, а следом, по ее наведению, и аналитический аппарат ума, здравомыслие понуждали его самосохранительно «менять курс литературного корабля», а хандра — тут как тут — вызывала его делать «ставку на нормального человека» и тем подсказывала, предлагала направление для реализации нового курса в творчестве…

Так это или нет, но его собственное стремление «переде-тать себя», стать совершенно здоровым отразилось в тематике и построении «Возвращенной молодости», которая оказалась таким образом самым личным, почти интимным, из написанных им дотоле художественных произведений. В конце повести, в последнем из серии специальных научно-популярных комментариев, составивших самостоятельную часть книги, а по объему — половину ее, Зощенко дал даже одну из самых полных автобиографий. И там были такие проникновенные строки:

«Эта книга, для ее достоверности и для поднятия авторитета автора, все же обязывает меня жить, по крайней мере, 70 лет. Я боюсь, что этого не случится. У меня порок сердца, плохие нервы и несколько неправильная работа психики. В течение многих лет в меня стреляли из ружей, пулеметов и пушек. Меня травили газами. Кормили овсом. И я позабыл то время, когда я лежал на траве, беспечно наблюдая за полетом птичек».

В этом же комментарии Зощенко сообщил, что писал «Возвращенную молодость» три месяца, а думал о ней четыре года. И подытожил цель своего сочинения:

«Эту книгу я написал в назидание себе и людям. Мне попросту хотелось быть в этом смысле полезным в той борьбе, какую ведет наша страна за социализм. Я всегда удивлялся крайнему непониманию людей и крайнему незнанию самых элементарных правил руководства своим телом. Мне казалось, что знание всего этого необходимо людям, которые много работают.

Эти мои медицинские рассуждения не списаны с книг. Я был той собакой, над которой произвел все опыты».

А в начале книги, в одной из главок, образовавших первый блок авторских размышлений, он назвал свою повесть «культурфильмом»:

«Ну, если это и не научный труд, если, скажем, Академия наук или там, скажем, Секция научных работников, согласовавшись с Горкомом и Союзом писателей, не найдет здесь признаков научного сочинения или найдет эти признаки, но не сосчитает автора в достаточной степени овладевшим марксистско-ленинским мировоззрением, то, в таком случае, эту книгу можно будет обозначить более средним, более, так сказать, безобидным названием, не раздражающим зрения и слуха отдельных граждан и организаций.

Пусть эта книга называется ну, скажем, — культурфильм. Пусть это будет такой, что ли, культурфильм, вроде как у нас бывали на экране: „Аборт“, или там „Отчего идет дождь“. ».

Вот между этими двумя научно-популярными блоками и была зажата беллетристическая часть — «повесть о том, как один советский человек, обремененный годами, болезнями и меланхолией, захотел вернуть свою утраченную молодость». Эту художественную часть Зощенко определил также как «порцию занимательного чтения, которое явится как бы наглядной иллюстрацией к вышеизложенным мыслям и рассуждениям». Героем этой части, которая, собственно, и являлась повестью, стал пятидесятитрехлетний профессор-астроном Волосатов…

«Возвращенная молодость» была опубликована журналом «Звезда» в трех летних номерах 1933 года. Когда вышла июньская книжка журнала, открывшая публикацию, газета «Литературный Ленинград» написала, что эта повесть — «гвоздь» номера. В том же году она успела выйти отдельным изданием в «Советском писателе», чему решительно помог Горький, вступившийся за рукопись. Он послал в Главлит (цензурную «управу») ругательное, по словам Зощенко, письмо, и чиновники восстановили в повести даже те изъятия, на которые согласился вынужденный автор. А затем она переиздавалась в «Советском писателе» еще два года подряд.

И все эти два года шло горячее обсуждение повести. Как и предвидел Зощенко, в дискуссию включились биологи, физиологи, медики. Одной из самых оживленных была совместная дискуссия писателей и ученых. «Литературный Ленинград» сообщил о положительной оценке книги. Выступил в печати и первый советский нарком здравоохранения и член президиума ВЦИК Н. А. Семашко: «Самая главная заслуга книги т. Зощенко, целиком оправдывающая появление ее в свет, — это призыв к „организации жизни“, к „сохранению и укреплению умственной“ (да и физической) „энергии“. Хвала т. Зощенко за это!» И академик И. П. Павлов стал присылать ему приглашения на свои знаменитые «среды», где собирался цвет отечественной науки в области физиологии и высшей нервной деятельности.

Не обошлось, конечно, и без резких публикаций, повторявших оголтелые нападки на него, однако на сей раз это были единичные выступления, которые веско оспаривались другими критиками. Так что общий тон высказываний — при всей разноречивости в оценках жанра, построения, содержания «Возвращенной молодости» и позиции ее автора — оставался в умеренном диапазоне, был достаточно приемлемый.

Наиболее потерпевшим от подобного изменения «почерка» Зощенко оказался тот «дикий», по его выражению, читатель, у которого он пользовался столь широким и стойким успехом. И Зощенко, предугадывая возможную реакцию, пообещал на последних страницах повести: «Читатель, который огорчится переменой моего творчества, может быть спокоен. Выпустив эту книгу, я снова буду продолжать то, что начал. Эта книга — просто временная передышка». Очевидно, он в тот момент еще думал так.

Следует, однако, отметить, что и в «Возвращенной молодости» Зощенко остался верен себе в самой подаче материала. Используя его же высказывания о своей работе, можно, наверное, сказать, что и в данном случае он пародирует того научно-популярного писателя, который взялся бы за столь многосложную и научную тему. Но здесь эта ирония не осмеивает, не разоблачает автора-повествователя, как было с прежними рассказчиками, а прикрывает, защищает легкой усмешкой и рее сочинение, и его самого, который, «работая в своем деле, мимоходом и, так сказать, как свинья, забрел в чужой огород, наследил, быть может, натоптал и, чего доброго, сожрал чужую брюкву»…

«Смена курса литературного корабля» неизбежно должна была происходить вместе с изменениями и общественного поведения Зощенко.

Еще в самом начале 30-х годов он был избран в Ленинградском отделении Всероскомдрама (комитет драматургов) председателем секции малых форм. Затем участвовал в работе «бригады сатириков» вместе с Д. Бедным, М. Кольцовым, Ильфом и Петровым, Рыклиным и другими, о чем сообщала «Литературная газета». Одной из главных тем теоретических докладов, с которыми должны были выступать мэтры перед молодыми собратьями, была, конечно, «специфика советской сатиры». Разумеется, «утверждающая, оптимистическая». Вскоре в той же «ЛГ» в серии интервью с ленинградскими писателями под рубрикой «Писатель за рукописью» он рассказывает почтительному журналисту о своей работе над «Возвращенной молодостью», вспоминает Маяковского…