— Я думала, аристократы так не выражаются.

— Аристократы делают то, что хотят и когда хотят. Ясно тебе?

Ясно, что тут не ясного. Гады они и сволочи, если перевести на человеческий язык.

— Зачем ты меня позвал?

— Оказывается, ты не только врунья, но еще и воровка? — тягуче протянул Вандерфилд.

— Я не врала и ничего не крала!

— Да что ты говоришь, пустышка, — в тягучести проявилась злая насмешка. — Разве это твоя вещь? — кивнул он на вырез в моем жакете.

Я похолодела. Рубашка. Вот же гадство! И кто меня дернул ее надеть?

— Слушай, это… недоразумение, — я облизала пересохшие губы. — Э-э… я случайно!

— Случайно надела то, что тебе не принадлежит? — издевательски приподнял он светлые брови. — И часто с тобой случается такая… случайность?

— Послушай, я не хотела дурного! И я верну эту рубашку! Выстираю, выглажу и верну! Я взяла ее, потому что хотела свести пятно! В конце концов, это ты виноват в том, что оно там появилось!

— Тебе на «разрушении» не только волосы обожгло, но и мозг? — съязвил Эш, а я удивилась, что он вообще видел ту молнию, что пришпарила меня. Не смотрел ведь!

— Да! — обвиняюще ткнула я в него пальцем. — Это ты виноват! Я все обдумала. Твоя рубашка сшита знаменитым Экленом Вирдом, его вещи зачарованы! Как и твой утюг! Значит, это ты что-то… назаклинал, и вещи испортились! Назло мне!

— Они испортились, потому что ты неумеха!

— Рубашку от Эклена невозможно прожечь! — рявкнула я. — Ты что, не знаешь?

И по мелькнувшему на его лице удивлению поняла — нет, не знал.

— Мои вещи покупает семейная экономка, — помрачнел Эш. — И я понятия не имею, где она их берет! Мне на это наплевать!

Ну конечно! То, что для меня невероятно, для белобрысого сноба — лишь обыденность! Он и не задумывается о таких мелочах, как появление рубашек или брюк в его шкафу!

— И ты чокнутая, раз думаешь, что я потрачу чары на какое-то пятно! Или на то, чтобы позлить тебя! Поняла, пустышка? Я тебя даже не замечаю.

— Но ты заметил, что я надела твою рубашку, — тихо произнесла я.

— Ты так выставляла напоказ свои прелести, что надо быть слепым, чтобы не увидеть! — почти прорычал Вандерфилд.

— Я ничего не выставляла! — опешила я. — Да что… да как ты смеешь!

— Еще как смею! Решила подработать своими формами?

— Да пошел ты! — не сдержалась я. — Ты эту рубашку вообще выкинул! Я ее под кроватью нашла!

— Может, мне нравится, что она там лежит?

— Да подавись ты своей рубашкой!

Дернула жакет, расстегивая застежку, выдернула из-за пояса юбки белый шелк. Расстегнула пуговицы.

Опомнилась.

Что я делаю? Святые праведники! В присутствии этого белобрысого гада я постоянно творю какую-то ерунду!

— Ну что же ты остановилась, пустышка? — голос Эша снова стал тягучим. Обволакивающим. Вкрадчивым. — Продолжай.

— Отвернись.

— Даже не подумаю.

— А потом ты снова скажешь, что все ненастоящее, да? — тихо произнесла я. Вандерфилд вздрогнул.

— Я к тебе больше и пальцем не прикоснусь. Развлекся, и хватит. Не обольщайся.

— Обольщаешься здесь ты, Вандерфилд.

— Нет, пустышка. Я помню, как ты засовывала в мой рот свой язык. Хочешь повторения?

— Да я чуть не умерла от тошноты!

Он негромко рассмеялся.

— Какая же ты подлая врунья. Правду говорят, в Котловине живут лишь отбросы. Ты хочешь, чтобы я снова усадил тебя на стол и облапал. Или ты хочешь большего?

— Да провались ты в бездну! Ты так просил поцеловать тебя, что до сих пор противно!

— Это было лишь заклинание! — прорычал Вандерфилд. — Заклинание, ясно?

Мы уставились друг на друга, тяжело дыша. Мысли в голове путались. Эмоции… их было слишком много. И почему основная — желание увидеть, как презрительная маска высокомерия сползет с красивого лица парня.

— Аодхэн назначил тебе десять штрафных балов, — встряхнувшись, произнес Эш. — Вряд ли у тебя есть сины, чтобы внести их в казну. Давай посмотрим, кто здесь врет, пустышка. Я заплачу тебе десять синов за небольшую игру. Каждый по очереди снимает свой предмет одежды. Я не прикоснусь к тебе. А ты — ко мне.

Я быстро осмотрела наряд парня. Прикинула. Но выходит, что на мне вещей больше! И он тоже это знает. В чем подвох? Зачем платить, если заведомо проиграешь?

— Двадцать, — выдохнул Эш. — Ну? Ты же уже все просчитала? Ты даже не рискуешь, пустышка. Или боишься, что не сдержишься и накинешься на меня с поцелуями, когда я сниму рубашку?

Он насмешливо улыбнулся, я сжала кулаки.

— Сдался ты мне!

— Значит, согласна? — вкрадчивый голос змеёй вползает в сознание.

— Пятьдесят, — зло выпалила я, и Вандерфилд криво усмехнулся.

— Девочки из Котловины своего не упустят, да? Если проиграю, я дам сотню. Если ты остановишься или прикоснешься ко мне… Выполнишь мое желание.

Голова кружилась. Что я творю? Зачем? И почему меня до судорог бесит насмешка на его лице? Хочется ударить. Или… Или стереть ее иначе. Ведь за презрением таится голод. Такой же, как был в мастерской, когда Эш меня целовал. Я вижу его…

Вскинула голову и, сорвав шейный платок, положила на край стола. Вандерфилд прищурился и снял пиджак. Поверх платка лег мой жакет. Небрежно сброшена его рубашка. Я на миг застыла, рассматривая красивый загорелый торс. Сухощавый, но мускулистый, с красивой и широкой линией плеч, сильными руками, напряженным рельефным животом. И кожа слегка тронута загаром, словно обласкана солнцем.

Понятно, почему у этого гада столько почитательниц!

— М-м, уже готова проиграть, пустышка? — зеленые глаза блестели лихорадочным злым азартом.

Я брыкнула ногой, скидывая левый ботинок. Вандерфилд снял правый. Мой правый, его левый. Мужские носки. Мои чулки, которые он проводил жадным взглядом…

Азарт в его глазах сменился чем-то другим. Более опасным. Темным, как ночь во льду… Мы стояли слишком близко. Мы смотрели слишком пристально. На Эше брюки. На мне все еще юбка, рубашка, белье…

Усмехнувшись, Вандерфилд снял перчатку с правой руки, отбросил.

Я посмотрела вниз. Чем из одежды я еще могу пожертвовать? Прикинув варианты, потянула вниз застежку юбки. Вандерфилд тяжело втянул воздух. На его виске бешено билась жилка, мышцы напряглись, четче обозначая рельеф. Он пытался контролировать себя, но я видела его взгляд. От этого взгляда хотелось спрятаться. Или снять с себя все. Немедленно.

Юбка с шорохом упала к ногам. Я неловко переступила через нее и запахнула длинную мужскую рубашку, скрывая тело.