улавливать идущие обратно. Получать отраженные. Стало быть, открывается удивительная возможность. Ориентировка на море, в прибрежных водах, в сильный туман, в непогоду, когда плохо видны маяки, не слышно их ревунов, можно с маяка посылать электромагнитные волны и ловить их на кораблях. Волны скажут в приемниках: далеко ли маяк, в каком направлении. Да не только маяк…

Картины будущего рисовались ему. Но пока что надо не забыть внести в предстоящий отчет об испытаниях этот пункт. Отражение волн. Прощупывание ими пространства.

Попов делал запись у себя в тетрадке, помечая летом 1897 года, и не подозревал, что набрасывает первые грубые черты того, что станет одним из величайших завоеваний науки грядущего века — то, что потом назовут радиолокацией.

Наконец пришло письмо. Рыбкин сообщал: станция отправления поднята на верхний мостик «Европы», а приемный провод антенны на крейсере «Африка» выставлен над верхушкой самой большой мачты. Высота восемь саженей. Двадцать метров. Крейсер все удаляется, взмахи флажком приходится смотреть в бинокль. Волновые сигналы доходят.

И почти тотчас же вслед за письмом — телеграмма. По проволоке из Кронштадта в Петербург и дальше в Нижний, по бесконечной шеренге столбов — телеграмма о том, что завершился последний опыт. Всего четыре слова: «Достигнута дальность три мили».

Рыбкин сообщил по-флотскому в морских милях — три мили. Пять с лишним верст. Почти шесть километров. Приборы Попова действительно выбрались из тесноты лабораторного эксперимента на простор. Ворота балтийского рейда стали для его изобретения воротами в жизнь. Узкие, трудные ворота. А все-таки они пройдены!

Ну что ж, можно как будто немного утешиться. Взят еще один важный этап. Доказана возможность волновой сигнализации на море, между кораблями.

Но он все сидел по вечерам за кургузым дачным столиком и, не обращая внимания на мошкару, летевшую на лампу, записывал для Рыбкина — соображения и советы.

Предстояло еще повторить всю программу испытаний, но на этот раз с телеграфным пишущим аппаратом. Запись на ленте не только условных сигналов, но и осмысленной передачи. Может быть, даже практически нужной для кораблей. И тут могут встретиться разные трудности, о которых должен знать Рыбкин.

Да и Попову, в свою очередь, хотелось многое знать. Необходимо было знать. Его все интересовало. И как ведут себя приборы в густую облачность, при грозовых тучах — мешает ли передаче дождь, мелкая сетка или проливной, как влияет туман. И еще очень важно: как относятся к новой телеграфии люди, команды на кораблях… Десятки всевозможных вопросов, заключенных в почтовый конверт.

Письмами, письмами пытался он хоть как-нибудь восполнить свое отсутствие, хоть как-нибудь протянуть руку к опытам через преграду расстояний.

Кстати, эти триста рублей, испрошенные и добытые с таким трудом, наверно, уже давно иссякли? И он приписывает в конце письма:

«Что касается денег, то можно задержать в Кронштадте и расходовать на уплату мелких расходов мое июльское жалованье».

КОГДА ПОДНИМАЕТСЯ ЗАВЕСА

Лондон. Вечером в пятницу 4 июня 1897 года солидная и нарядная публика съезжается в район Пикадилли, на ту старинную улочку, где красуется здание Королевского института. Парадная лестница, зал заседаний гудят людским оживлением, среди которого как-то тонут фигуры ученых. Атмосфера, скорее похожая на театральную премьеру.

Да, значительная доля театральности была внесена в это вечернее научное собрание. Сэр Вильям Прис, торжественный, в черном одеянии, с загадочным видом, взошел на кафедру. Он и начал весьма возвышенно, с драматической ноткой:

— Леди и джентльмены! Человечество обязано науке большим благодеянием. Она одарила его новым чувством. Отныне мы можем видеть невидимое, слышать неслышимое и ощущать неосязаемое…

Короче говоря, Прис решил, что наступило время поднять занавес над изобретением молодого итальянца и дать ему, так сказать, научное благословение.

Сам Маркони находится тут же, бледный, сосредоточенный, придирчиво оглядывая расстановку своих приборов. Ведь ему предстоит демонстрировать их перед всем лондонским светом. И разыграть действие с должным сценическим эффектом, как хорошо срепетированный спектакль.

Предстоял и еще один важный акт. Срок настал. В Патентном бюро его адвокату уже показали заготовленный гербовый лист, в котором Гульельмо Маркони объявляется автором «Усовершенствования в передаче электрических импульсов и сигналов и в аппаратуре для этого». Патент № 12039. Скоро будет его формальное вручение. Можно сказать, все в кармане. Его признали: он изобретатель. Теперь можно и не скрывать, что у него там, под футлярами. Сегодня он их откроет перед всеми.

Между тем Прис переходит от завлекательного вступления к более серьезной материи. Научная сущность. Здесь все-таки сидят ученые. И стены ученые. В этом зале звучал когда-то глухой, грубоватый голос Фарадея, открывшего первые страницы того, что привело сейчас к «чуду новейшего века». А теперь к этому решил присоединиться и главный инженер почт и телеграфов.

Прис особо оттеняет роль английской науки в учении об электромагнитных волнах. Воздает должное гениальности Максвелла. Вскользь упоминает о Герце. Говорит о работах Оливера Лоджа. Значительно меньше о Бранли. И пользуется случаем напомнить о собственных заслугах. В его изложении получается так, будто к беспроволочной телеграфии ведут два пути, вполне равноправных. Один — по которому следовал он, Прис, проделывая опыты с индукцией. Другой избрал приезжий итальянец Маркони — электромагнитные волны. Сегодня о нем и речь.

— Маркони привез с собой в Англию новую систему.

И при всем этом длинном красноречии не было совершенно упомянуто одного имени: русского физика Попова.

С теоретической стороной наконец покончено. И, к облегчению большинства присутствующих, дело перешло к показу опытов. Скучные минуты могут быть вознаграждены.

Стройный молодой человек, стоявший все время молча возле ящиков с приборами, вступил в действие. Ловко и без промедлений, распоряжаясь двумя помощниками, развернул он перед зрителями целый каскад заготовленных эффектов. Заставить что-то в ящике приемника выстукивать в ответ на искровые разряды — короткие и длинные сигналы телеграфной азбуки, пусть даже переданные невидимо, прямо по воздуху, без проводов, — это, конечно, главное, но недостаточно еще поражающее. Скорее для специалистов. А вот для публики…

Выстрел из пистолета! — курок спускается с расстояния. Взрыв под сетчатым колпаком! — с расстояния. Все эти игрушки Маркони привел в действие, включая с помощью посылки волн чувствительные электромагнитики — реле. И получил овацию. Публика восторженно приветствовала «повелителя невидимок», как любили выражаться газетчики. Стены научного Королевского института содрогались от грома аплодисментов.

Но еще не все. Еще предстояло совершить заключительный акт. Самый значительный. Именно его и ждали те, кого можно было считать здесь действительно людьми техники и науки. Что же там в ящиках? Какая же конструкция творит это волшебство воздушной передачи?

Прис велит развернуть на щите огромную, великолепно разрисованную схему. Маркони поднимает крышки футляров,