героя, как писал Достоевский чуть позднее о типе Подпольного человека, заключается в том, что он знает о существовании добра, но утратил веру в возможность его достижения[338].

Статьи Страхова о Тургеневе как источник «Бесов»

Итак, Достоевский извлекает пользу из лучших литературных произведений Тургенева, даже когда в «Бесах» его окарикатуривает и оскорбляет как личность. Последняя часть изложения сложной трактовки Тургенева в романе Достоевского касается одного из ее возможных источников: речь о статье Н. Н. Страхова «Два письма Н. Косицы», появившейся в журнале «Заря» в сентябре и декабре 1869 года[339]. Хотя вопрос о влиянии Страхова на Достоевского в достаточной степени изучен, мне это влияние представляется недооцененным; можно быть уверенными, что эти два «письма» Достоевский внимательно прочитал. В 1871 году, имея в виду время, когда они были опубликованы, он писал Страхову:

Нет, так нельзя, Николай Николаевич. Вы не можете бросать так Ваше большое дело. [Страхов подумывал о переходе от критики к переводу. – Д. О.] У нас нет критика ни одного. Вы были, буквально, единственный. Я два года радовался, что есть журнал [ «Заря»], главная специальность которого, сравнительно со всеми журналами, – критика. <…> Я упивался Вашими статьями, я ваш страстный поклонник и твердо уверен, что у вас есть и кроме меня достаточно поклонников и что во всяком случае надо продолжать[340].

Общие положения Страхова в двух письмах, возможно, помогли Достоевскому сформулировать стратегию в отношении тургеневского вопроса в «Бесах». В первом, озаглавленном «За Тургенева», Страхов утверждает, что в «Отцах и детях» и еще в большей степени в «Дыме» Тургенев мог ошибаться в суждениях, но всегда был безошибочен как поэт, он поэт вопреки себе[341]. Второе письмо («Еще за Тургенева») стало ответом на только что опубликованную статью Тургенева «По поводу “Отцов и детей”»[342], в которой он писал, что в «Отцах и детях» не был правильно понят, тогда как на самом деле был согласен с Базаровым во всем, кроме его «воззрений на художество». В письме «Еще за Тургенева» Страхов выбирает роль защитника Тургенева «против него самого», чтобы доказать, что не Тургенев-автор, а Тургенев-читатель своего романа выступает сторонником Базарова и нигилизма. Тургенев в своей статье сетует на то, что изобразил Базарова слишком «объективно» и поэтому недостаточно сочувственно. Страхов отвечает, что как поэт Тургенев любит всех своих героев и сочувствует им, в том числе и таким малопривлекательным персонажам, как Гамлет Щигровского уезда[343]. Страхов отмечает «живость и глубину этого сочувствия», но настаивает, что Тургенев «более свободно относится к своим творениям»:

…он, как это бывает с поэтами, умеет подниматься в сферу идей и воззрений, стоящую выше уровня его героев, он глядит на изображаемые им явления с некоторой поэтической высоты, с которой они открываются ему в своем истинном свете и в своих надлежащих размерах[344].

Далее Страхов показывает, как в той самой статье об «Отцах и детях», в которой Тургенев утверждает, что отождествлял себя с Базаровым, он отступает от этого утверждения. Он приводит цитаты из тургеневской статьи о «радостях и горестях» творческого процесса, которые, по Тургеневу, не сводятся к выражению авторских предпочтений. На самом деле, писал Тургенев, «точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни – есть высшее счастье для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями». В той же части статьи Тургенев признавался: «…я прежде всего хотел быть искренним и правдивым», и чуть выше: «…я честно, и не только без предубежденья, но даже с сочувствием отнесся к выведенному мною типу…»[345]Итак, заключает Страхов, «истина» и «реальность жизни» превыше всего для Тургенева-поэта:

Художник, следовательно, признает для себя руководством нечто непонятное и таинственное, независимое от его идей и убеждений, превышающее его разум, его частные соображения, нечто абсолютное, не нуждающееся ни в каких оправданиях, не пользу, не наслаждение, не патриотизм, не общественное мнение и т. и., а правду, благоговейное проникание в то, чем и как обнаруживает себя жизнь. Этот авторитет, широкий и неуловимый для нехудожнического смысла, очевидно, освобождает художника от всех других авторитетов, дает ему полнейшую независимость от них[346].

Упомянув о ссылке Тургенева на авторитет Пушкина, на его слова о «свободном уме» поэта в «бессмертном сонете» «Поэту» («…дорогою свободной ⁄ Иди, куда влечет тебя свободный ум…»), Страхов продолжает цитировать туже статью «По поводу “Отцов и детей”»: «Без свободы в обширнейшем смысле, – в отношении к самому себе, к своим предвзятым идеям и системам, даже к своему народу, к своей истории, – немыслим истинный художник»[347]. После этого Страхов обращается к оправданию Тургеневым своего «славянофильского» романа «Дворянское гнездо»: этот роман, как признаётся Тургенев, несмотря на то что он «коренной, неисправимый западник», «считающий славянофильское учение ложным и бесплодным», написан им потому, «что в данном случае – таким именно образом, по моим понятиям, сложилась жизнь, а я прежде всего хотел быть искренним и правдивым»[348].

В интерпретации Страхова Тургенев как читатель собственных произведений предстает в статье «По поводу “Отцов и детей”» морально слабым и лицемерным, заискивающим перед критиками своего романа. Но Страхов защищает Тургенева как поэта. Возможно, это и вдохновило Достоевского на двойственную стратегию в «Бесах», где он в образе Кармазинова нападает на Тургенева-человека и одновременно в других фрагментах романа неявно признаёт его сильные стороны как поэта и даже опирается на них. Двойственность отразилась в статье «По поводу “Отцов и детей”», где Тургенев и поддерживает современные радикальные взгляды, и, как это продемонстрировал Страхов, защищает свою творческую свободу. Помимо прочего в статье звучал ложнопатетический мотив прощания с литературой, близкий прощальному слову Кармазинова в «Бесах».

Однако этим долг Достоевского статьям Страхова не исчерпывается. Самый глубокий упрек Тургенева Достоевскому по поводу карикатуры в «Бесах» состоял в том, что он сделал его союзником и даже защитником Нечаева, то есть Петра Верховенского. Дж. Франк утверждает, что это «совершенно оправдано» в рамках «символического мифа о творчестве Достоевского»:

Кармазинов отвечает за престиж Петра Верховенского в обществе так же, как Тургенев отвечал за престиж Базарова и его отпрысков в реальной жизни, и он выступает в роли наставника и защитника молодого человека. «Я, как приехал, уверил их всех, что вы чрезвычайно умный человек, и теперь, кажется, все здесь от вас без ума»[349].

Комментарий Кармазинова, отмеченный Франком, открывает в этой сцене деталь, важную для наших