Рассердившись на себя, Маша вышла из комнаты – торопливо, чтобы не дать себе возможности передумать.

В коридоре – никого. Даже Глюка. Но снизу доносились голоса, и они успокоили Машу. Кажется, Коровкины о чем-то спорят с Борисом, и в их разговор вплетается хрипловатый голос Матвея.

Крадучись, Маша спустилась по лестнице. Ей не хотелось никого видеть. Смотреть на людей, с которыми она провела два дня, и думать о том, что один из них может быть убийцей… Нет. Только не сейчас.

Но все четверо сидели у камина и не заметили ее. Успенская выскользнула за дверь и тихо прикрыла ее.

Ого, как темно! Небо с редкими звездами будто низко нахлобученная шапка, закрывающая обзор. По обеим сторонам тропинки, ведущей к бане, стояли фонарики на солнечных батареях, но свет их был слабым и тусклым.

Маша побрела по дорожке, удивляясь, отчего не видно Тявки. Суматошная собачонка постоянно крутилась у нее под ногами, и Маша даже перестала ее замечать. Но вчера вечером она сопровождала ее и утром тоже была поблизости… Куда же она делась?

Успенская вернулась во двор и присела на корточки перед конурой.

– Тявка! Тявочка, ты здесь?

Конура была пуста.

– Тявка! – громко позвала Маша, которую исчезновение собачки встревожило едва ли не больше, чем все, случившееся до этого. – Тявка, Тявка!

Ветер донес до нее тихое поскуливание.

Маша вскочила и прислушалась. Показалось? Нет-нет, определенно, где-то вдалеке скулила собака.

Слух у Успенской был отличный – профессиональные «уши» музыканта. Будь на ее месте другой человек, он бы ничего не услышал. Но Маша была уверена, что не ошиблась.

Определившись с направлением, она побежала в сторону бани. Звук повторился. Теперь к нему добавилось тихое повизгивание, и Маша уверилась окончательно: собака именно там. Возле старой покосившейся баньки, в которой сейчас как раз должна была париться Марфа Степановна.

Завернув за сарай, Успенская сразу увидела собаку – белый комочек в темноте перед крыльцом. Дворняжка скулила и царапалась в дверь.

– Тявка!

Увидев Машу, собачонка разразилась громким лаем.

– Марфа Степановна! – крикнула Успенская. – Тетя Марфа!

Из бани не доносилось ни звука.

Маша толкнула дверь и в приоткрывшуюся щель увидела, что ее держит слабый крючок.

Времени на раздумья не оставалось. Маша была абсолютно уверена, что Тявка не просто так скулит под дверью.

– Тявка, брысь! – приказала она.

Дворняжка понятливо отбежала в сторону, продолжая поскуливать.

Маша со всей силы ударила плечом в дверь, не рассчитывая, что та поддастся с первого раза. Но крючок отвалился, и она с грохотом ввалилась в предбанник.

– Марфа Степановна! – заорала Маша.

Ни звука изнутри.

Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что с тетушкой что-то случилось. Маша встала перед второй дверью – прочной, крепкой – и подумала, что с этой преградой ей точно не справиться. Надо звать на помощь. Но для очистки совести дернула за ручку – и вдруг дверь открылась.

Изнутри дохнуло влажным жаром. Маша нырнула в крохотное, сильно натопленное помещение, где ей пришлось согнуться вдвое, и сразу увидела – женщина лежит на полу без сознания.

На одну секунду Маша остолбенела, разглядывая узкий белый след от купальника на загорелой коже. Ева? Откуда она здесь?!

Присела, пощупала пульс на шее. Кажется, есть… Жива!

Маша выскочила из бани и закричала во весь голос:

– Сюда-а! По-мо-ги-те!

Тишина. Но в следующую секунду Тявка отозвалась громким лаем и помчалась к дому.

Успенская снова бросилась внутрь. Схватив лежащую женщину за руки, она попыталась волоком вытащить ее из бани. Но ничего не получилось. Пот заливал глаза, влажные запястья Евы выскальзывали из ладоней. Маша подхватила ее под мышки, но сдвинула всего на шаг.

«Слишком… тяжело…»

Мысли начали путаться. На Машу внезапно навалились оцепенение и сонливость. И бессилие. Она – бессильна. Ева слишком тяжелая, ничего не получится.

На подгибающихся ногах Успенская выбралась из бани, распахнув настежь обе двери. Краешком сознания она отметила, что Тявка опять пропала.

– Ничего… – пробормотала Маша, – справимся сами.

Вдохнув свежий ночной воздух, от которого в голове немного прояснилось, она вернулась в баню и снова поволокла Еву за собой. Господи, кто бы мог подумать, что эта женщина такая тяжелая! Она словно скользкая рыба, которую можно вытащить только сетью.

И как же здесь жарко… Душно, не хватает воздуха! Лоб сдавило раскаленным обручем, в висках стучит.

Маша вытерла пот со лба, борясь с искушением закрыть глаза и лечь рядом с Евой на мокрый дощатый пол. В углу за печкой промелькнул чей-то силуэт, на стене заиграли рыжие отблески.

– Милая, выходи отсюда, – тихо, словно издалека, шепнула Зоя. – Спасайся. Одной тебе не справиться.

Ничего не соображая, Маша выпустила тело Евы и попятилась. Да… Нужно выбираться… Сейчас она выйдет… вот-вот…

Сзади ее схватили за плечи и сильно встряхнули.

– Они здесь, обе! – заорал кто-то у нее над ухом.

Борис Ярошкевич. Он вытолкал ее из бани, и Маша без сил свалилась в мокрую траву. Мимо кто-то бежал, кричал, звал на помощь, кажется, трогал и переворачивал ее. Она что-то ответила невпопад, и ее оставили в покое.

Понемногу свежий воздух сделал свое дело – Маша пришла в сознание. В нескольких шагах от нее столпились все родственники, обступив что-то, лежащее на земле.

– Сейчас ее будет рвать! – послышался Нютин голос. – Разойдитесь, быстро!

«Значит, Ева жива! – облегченно выдохнула Маша. – Слава богу, успели».

Ева

Еву Лучко одноклассники дразнили уродиной. Учителя сочувствовали некрасивой девочке: глазки маленькие, припухшие, скулы такие высокие, как будто наплывают на глаза, нос уточкой, а губы раздуты, словно бедняжку искусали осы. Да еще соломенные волосы торчат непослушной паклей, выбиваясь из любой косички.

Красивыми считались девочки с большими карими глазами, высоким лбом и удлиненным личиком. У таких девочек длинные темные волосы заплетены «корзинкой» вокруг головы. Вот, например, у Марины Воробьяновой, которую так любят учителя. А у Евы сорочье гнездо, как его ни причесывай.

И еще мама, когда девочка пожаловалась ей, отругала: «Внешность – не главное! Надо быть порядочной, умной, доброй. А про лицо тебе еще рано думать».

Но как же не думать? Ева много слышала о своей некрасивости. «Вон страшилище идет!» – издевался Васька Рубцов. А сам был маленький, рыжий, с большущим носом и гигантскими ушами, одно из которых к тому же оттопыривалось больше другого.