Время от времени они подходили к лейке, чтобы напиться.

Пьющий вытягивал губы хоботком, прикасался ими к жестяному носику, мощно втягивал воду, с полным ртом и раздутыми щеками проглатывал всё, давясь и выплевывая воду фонтаном, и разражался смехом под шутки товарищей.

– Выпьет! Не выпьет! Спорю, что да! А я говорю, нет!

Наступил черед сардин.

Крикун благоговейно разделил каждую рыбку на четыре части. Он действовал с крайней аккуратностью и точностью, чтобы части не крошились, и взял на себя выдачу каждому причитающейся порции. Деликатно, ножом, он подхватывал в банке, которую нес Тентен, кусочек и клал каждому на хлеб его законную долю. В этот момент он был похож на священника, причащающего верующих.

Никто не притронулся к своему куску, пока Крикун не обнес всех; Тижибюс, как и было условлено, получил свою банку с маслом, а также несколькими крошечными ошметками плавающей в нем кожицы.

Получилось совсем понемногу, но до чего же вкусно! Ну и лакомство! И все принюхивались, вдыхали, прикасались, лизали лежащий на хлебе кусочек, радуясь своему везению, предвкушая удовольствие, которое вот-вот получат, когда начнут жевать, печалясь при мысли, что это будет длиться так недолго. Только проглотишь – и всё, конец! Никто не решался начать. Ведь так мало! Следовало наслаждаться, наслаждаться… и они наслаждались – глазами, руками, кончиком языка, носом… особенно носом. Пока наконец Тижибюс, который впитывал, подтирал, вымакивал остаток «соуса» кусочком свежего хлеба, в шутку не поинтересовался, не собираются ли они превратить рыбку в мощи. Для этого им всего лишь следует принести свои порции кюре, чтобы тот присоединил их к кроличьим косточкам, которые, приговаривая «Паштеты!»[39], он заставляет лобызать злобных старух.

И все начали медленно есть, без хлеба, маленькими равными порциями, высасывая сок, впитывая его каждым бугорком языка, на ходу останавливая размягченный, утопленный, залитый слюной кусочек, чтобы снова вернуть его под язык, заново пережевать и только потом нехотя проглотить.

Так же благоговейно всё и закончилось. Потом Страхоглазый признался, что было чертовски вкусно, но такое ощущение, что ничего и не было!

На десерт были конфеты и лакричные палочки, которые полагалось грызть по дороге домой. Оставались яблоки и шоколадки.

– Ага, но когда же мы будем выпивать? – поинтересовался Було.

– Вон лейка, – ответил шутник Гранжибюс.

– Скоро, – успокоил Лебрак, – вино и водка напоследок, с сигарой. А теперь – шоколад!

Каждый получил свою долю: кто-то в двух кусках, кто-то – в одном. Это было основное блюдо – его ели с хлебом; впрочем, кое-кто из хитрецов предпочел сначала съесть пустой хлеб, а уже потом, конечно, и шоколад.

Зубы откусывали и пережевывали, глаза сверкали. Оживленный охапкой вереска, огонь в очаге румянил щеки и придавал яркости губам. Говорили о былых сражениях, о будущих боях, о предстоящих победах. Понемногу стали махать руками, притопывать ногами и вертеться.

Пришла пора яблок и вина.

– Пить будем все по очереди из маленькой кастрюльки, – предложил Курносый.

Но Крикун презрительно ответил:

– Ни за что! У каждого будет свой стакан!

Подобное заявление потрясло сотрапезников.

– Стакан? У тебя что, есть стаканы? У каждого свой стакан! Ты что, спятил, Крикун? Как это?

– Ха-ха-ха! – веселился их приятель. – Вот что значит быть умником! А яблоки-то вам зачем?

Никто не понимал, к чему клонит Крикун.

– Вот пустоголовые! – продолжал он без всякого уважения к собравшимся. – Берите свои ножики и делайте как я.

С этими словами изобретатель тут же проковырял ножом отверстие в пузатом румяном яблоке, тщательно вынул мякоть, превратив таким образом прекрасный плод в оригинальную чашу.

– И правда! Что за черт этот Крикун! Потрясающе! – воскликнул Лебрак.

И незамедлительно приступил к раздаче яблок. Все тут же принялись вырезать себе стаканчики, пока словоохотливый и торжествующий Крикун объяснял:

– Когда я ходил подпаском, если мне хотелось пить, я вырезал сердцевину из большого яблока, доил корову и – вжик-вжик! – наполнял свою кружечку теплым молоком.

Когда все смастерили стаканы, Гранжибюс и Лебрак откупорили бутылки. И поделили между собой сотрапезников. Бутыль Гранжибюса, более вместительная, чем другая, должна была обеспечить двадцать три воина, а бутыль командира – двадцать два. К счастью, стаканы получились маленькие, и дележка была справедливой, по крайней мере, хотелось бы верить, потому что она не дала повода ни для каких нареканий.

Когда всем налили, Лебрак, подняв свое наполненное зельем яблоко, произнес соответствующий случаю тост:

– А теперь – за нас, старики, и в задницу вельранцев!

– За тебя!

– За нас!

– Слава нам!

– Да здравствуют лонжевернцы!

Они чокнулись яблоками и, воздев свои бокалы, проорали оскорбления в адрес врага. Сотрапезники восхваляли отвагу, силу и героизм Лонжеверна. И они выпили, вылизали и обсосали свои яблоки.

– А что, может, споем?! – предложил Тижибюс.

– Давай, Курносый! Твою песню!

Курносый затянул:

– Жаль, что такая короткая! Отличная песня! А теперь все вместе споем «Рядом с моей милой». Ее все знают. Начнем. Раз! Два-а-а!

И во всю силу своих молодых легких парни запели старую песню:

Закончив эту песню, захотели спеть другую, и Тентен начал: