«Это верно, что в сегодняшней медицине определение смерти неотделимо от функции мозга: если мозг мертв, то мертв и пациент, человек, – говорил Уайт в 1972 году, впервые появившись на мерцающих телеэкранах в передаче местного телеканала[345]. – С пересадкой головы литература обогнала нас. И в известном смысле уже ее осуществила». Это сделали Мэри Шелли и ее Виктор Франкенштейн[346]. Уайт хотел спасать жизни, помогать больным людям жить лучше и дольше. В предприятии Франкенштейна он видел тот же мотив, хотя и искаженный стремлением создать новое существо вместо того, чтобы сохранить жизнь, данную Богом. Если ты прозван новым Прометеем, причислен к сонму божеств, способных вдохнуть в человека жизнь, принести свет во тьму и проложить путь в будущее, где возможности превосходят желания, – это не оскорбление. «Мы идем в пустоте, – говорил Уайт с вдохновением впервые влюбленного. – Карты и пути человеческого мозга размечены хуже, а по природе своей сложнее, чем те, которыми пользуются астронавты»[347]. Преодоление рубежа – не просто случай, это суть всего предприятия. Таков путь, сказал Уайт на той итальянской конференции в 1972 году. «И мы не остановимся»[348].

«Камера прибавляет десять фунтов, Роберт».

Уайт несколько раз появлялся в кливлендском вечернем «Шоу здоровяка Чака и малютки Джона», добавляя местного колорита в скетчи про болельщиков «Питтсбург Стилерс» (главного соперника «Кливленд Браунс»). «Несолидно мне так позориться?» – однажды спросил он Патрисию. Та подняла бровь: «Не будь занудой»[349]. Уайт не то чтобы чурался массовой культуры, он считал, что для выдающегося хирурга появления на публике – честь и долг, а его коллеги-ученые просто ничего в этом не понимают. Вот только его мучили сомнения по поводу собственной телегеничности. Плотный и коренастый, Уайт всегда был склонен к полноте. В свои 50 с небольшим он уже полностью лыс, а круглое лицо и круглое брюшко, по его мнению, складываются в образ не слишком пригодный для экрана и эстрады. Чтобы поправить дело, Уайт стал пропускать завтраки. А затем и обеды. В итоге его диета свелась к кофе, диетической коле и тарелке салата на ужин. Определенно удар по здоровью – но Уайт все чаще оказывается в фокусе общественного внимания, и это, очевидно, надолго.

Баталии вокруг смерти мозга показали, что даже ученым-исследователям опасно игнорировать общественное мнение. В США прогресс в области пересадки сердца приостановился, пока судебное дело хирургов, изъявших сердце Брюса Такера, проходило все этапы рассмотрения. После того как 12 вирджинских присяжных подтвердили право хирургов забирать органы у человека со смертью мозга, число пересадок быстро возросло. Эксперты продолжали спорить о точном определении смерти, но до большинства людей заголовки The New York Times в первые недели после суда донесли нехитрую истину: смерть мозга равняется смерти вообще. Деньги на новые исследования от крупных организаций, финансируемых налогоплательщиками (вроде Национальных институтов здоровья), потекли рекой, но и претендентов на гранты стало больше. Развитие науки зависело от общественного мнения сильнее, чем казалось. Общество наконец увидело, какую пользу несет пересадка сердца, так почему бы теперь не перейти к мозгу?

Уайт твердо верил, что его час приблизился: журнал People назвал его работу революционной, а изолирование и пересадку мозга обезьяны – одним из главных научных свершений последней четверти XX века[350]. Вместе с тем Уайт понимал, что часть общества упрямо считает его работу неэтичной, отвратительной, вредной. Поэтому он пустился в своего рода мировое турне – в надежде, насколько получится, донести до широкой публики «все за и против составного человека»[351]. (Те, кто побывал на его лекциях, узнали, что никаких «против» на самом деле нет – по крайней мере, в глазах Уайта. Он лишь против того, чтобы ученым мешали проводить эксперименты.) Уайт из года в год ездил на конференции по всей Америке и за границу, пытаясь убедить коллег, что его исследования не «псевдонаука». Но, обращаясь к массовому слушателю, он прибегал к другой тактике. Вместо того чтобы отрицать свою «франкенштейновщину», Уайт представлял Виктора Франкенштейна как ученого-новатора, первопроходца – например, в статьях для Reader's Digest и People. И даже на благотворительный бал в день Хеллоуина Уайт как-то явился одетым в викторианское пальто и с докторским саквояжем, подписанным «Доктор Франкенштейн». Что ни говори, Уайт умел попадать в газеты.

Некоторые дети Уайтов уже разъехались по колледжам, а для тех, кто еще остается дома, Роберт каждое воскресенье с линейкой в руках чертит график домашних обязанностей: своего рода дистанционное воспитание, пока он вдали от дома. Он постоянно звонит в Шейкер-Хайтс и иногда посылает письма. «Дорогая Пэтти, – пишет он жене из Парижа. – Я сел писать тебе настоящее письмо!» Вместо точки под восклицательным знаком стоит сердечко[352]. Уайт обещает, что в следующий раз возьмет Пэтти с собой в Россию, и спрашивает, как идут ее занятия в университете, успевает ли она писать курсовые по ночам, когда наконец угомонятся дети.

Пытаясь убедить международную общественность, что пересадка мозга ничуть не менее этична, чем пересадка почки или сердца, Уайт в какой-то момент понял, что спорит не о том. Публику гораздо сильнее тревожило другое – не этичность манипуляций с человеческой душой, а этичность даже самых простых медицинских опытов над животными. В 1980 году представители разных движений в защиту животных объединились в группу PETA (People for the Ethical Treatment of Animals, «Люди за этичное обращение с животными»), чтобы лоббировать законы, ограничивающие возможность исследовательских учреждений покупать животных в приютах, позволяющие людям подавать иски от имени животных и защищающие право животных на благополучие. Благодаря активности основателей, в частности Ингрид Ньюкирк, PETA привлекла внимание общественности. Зоозащитники даже устраивали собственные рок-концерты на MTV. К концу десятилетия склонность Уайта к публичным баталиям привела его в ряды противников PETA, а финансирование экспериментов, и без того скудное, теперь зависело от того, насколько Уайт сумеет угодить американскому обществу с его новым увлечением – благополучием животных. Чтобы продолжать опыты на обезьянах – усовершенствовать методы, которые он надеялся рано или поздно применить для пересадки человеческого мозга, – ему предстоит сразиться с PETA на ринге общественного мнения.