– О да, конечно. Ты сказал, что довольно хорошие стихи.

– Что? Нет, этого я не говорил. Откуда ты взяла?

Пэт открыла кухонный кран с холодной водой и ждала, пока текущая из него белесая жидкость станет больше похожа на обыкновенную воду.

– Наверное, Корделия мне сказала, но ведь она могла услышать это только от тебя.

– Нет, я этого никогда не говорил. Ну, тем не менее…

– Еще был какой-то разговор про «Хэрродз». Они туда по-прежнему собираются?

– Нет. Не знаю. В общем, видишь ли… Пэт… эта Анна Данилова… мы с ней вроде как… вроде бы…

– Вы с ней…

– Да. Сегодня днем. Совсем только что. Нет, не надо ничего об этом говорить.

– Я и не собиралась ничего об этом говорить. Но ведь ты сам, по-моему, хочешь что-то сказать?

– Да, ну, это было прекрасно, тут никаких сомнений быть не может, прекрасно для нас обоих, прекраснее не бывает, вот оно что, – проговорил Ричард убежденно, скороговоркой, которая удивила бы любого, кто его знал. В нем и намека не осталось на обычную робость, всегда возникавшую, когда ему приходилось рассуждать о тонкостях женской психологии. В то же время он не сумел придать своему тону выражения безграничного энтузиазма.

От Пэт, которая видела его далеко не первый раз, это не укрылось.

– Ну так и в чем проблема? – проговорила она ободряюще и по возможности удобно устроилась на одной из Корделиных табуреток, с рельефно выполненным сиденьем, рассчитанным на седалище на пару размеров больше, чем у Пэт.

– Да совершенно ни в чем, – Ричард прислонился к раковине, – хотя есть тут одна незадача, вернее, незадачка. Если бы вся эта история с Анной не была бы такой серьезной, и незадачка не выглядела бы такой серьезной.

– Нет, разумеется. Я так понимаю, незадачка – это Корделия.

– Нет, до нее я пока не добрался.

– Так ты поторопись, а то она может прийти в любую…

– Дело в Анниных стихах. Никакие они не хорошие, напротив, никуда не годные. Русский я знаю хуже, чем английский, что и естественно, но я знаю его хорошо. Достаточно хорошо, чтобы с нескольких строчек определить, хорошие передо мной стихи или бездарные. Ее стихи бездарны. Бездарны от начала до конца. Бездарны до такой степени, что сразу видно: должно произойти нечто сверхъестественное, чтобы этот человек сумел написать хоть одну приличную фразу. Это бесспорно. Вот тут-то и возникает эта самая фундаментальная незадача. Ее бы не возникло, если бы я не… если бы я не был… – Он опять впадал в косноязычие. – Наверное, все это выглядит страшной чушью.

– По-моему, отнюдь, – возразила Пэт.

Ричард втайне надеялся, что все это покажется страшной чушью хотя бы ему самому, однако надежды его не оправдались. Наоборот, теперь все казалось еще более значимым и непоправимым.

– Конечно, это всего лишь мое личное мнение – добавил он в полном отчаянии.

– Ну, от этого как раз не легче, верно? В таких вещах, как поэзия, только мнения и важны. Если обрушился мост или здание, тут уж двух мнений быть не может, и все равно я не знала бы, как себя вести, если бы этот мост строил мой возлюбленный. А что ты ей сказал? Она знает, как ты относишься к ее виршам?

– Я говорил ей, что они мне не нравятся, еще до того, как… все зашло так далеко. – Его несколько покоробило слово «вирши», он почему-то считал, что право умалять Аннину поэзию принадлежит исключительно ему. – Она сочла, что дело просто в досадной разнице наших вкусов. А… а теперь она надеется, что я изменю свое мнение.

– М-м.

– Но это не вопрос вкуса или восприятия, это непреложная истина.

Наполненный ранее чайник, который, добросовестно согрев все свое содержимое, некоторое время жизнерадостно ворчал и урчал на электрическом поводке, в конце концов пал духом и умолк. Теперь, по какой-то непонятной причуде, он включился снова. Пэт пошла за ним присмотреть. Она думала о том, как станет пересказывать все это вечером Гарри, и поэтому осведомилась:

– А когда вы с ней снова увидитесь? Я хочу сказать, вы об этом договорились?

– Нет, но обязательно договоримся.

– Ты смотри мне. А насколько серьезно она сама относится к своим стихам?

– Достаточно серьезно. Даже очень серьезно.

– Какая неприятность. Может, тебе стоит попробовать превратить их просто в ее хобби?

Пэт потянулась за чайником, но тут же застыла, потому что совсем неподалеку, у входной двери, заслышалась сдержанно-громогласная возня – скрежет ключа, клацанье замка, вой пружин, скрип растворяемой двери, стук и звяканье цепочки и наконец бухающий хлопок, когда дверь закрылась.

– Судя по звукам, Корделия, – проговорил Ричард.

Воистину это была она, с двумя мелкотравчатыми полиэтиленовыми пакетиками в руках, которые почему-то казались несоразмерно тяжелыми. Она опустила их на пол с чуть слышным жалостливо-облегченным вздохом, откинула с лица пряди белокурых волос, вдоволь поморгала глазами и тут же услала Пэт за всякой мелочью вроде зубной пасты, шоколада и вечерней газеты, а сама принялась за приготовление чая. И секунды не прошло – ну, разве чуть-чуть больше, как они с Ричардом уже сидели друг против дружки в гостиной.

– Привет, путик, – проговорила она, будто только сейчас его признала. – Я так понимаю, что эта русская заехала и увезла тебя, как и предполагалось по вашему плану, в чем бы он там ни состоял.

– Да-да, – подтвердил Ричард, пытаясь припомнить, что именно он говорил ей об этом предполагаемом плане, а также чем, собственно, он в действительности занимался в последние часы.

– Ну что ж, рада это слышать. Мне почему-то показалось, когда я вошла, что вы с Пэт чем-то то ли расстроены, то ли встревожены.

– Правда? Ну, вообще-то она рассчитывала, приехав, застать тебя дома.

– Не сомневаюсь, что так оно и было, путик, хотя, конечно, откуда мне знать. И все же мне показалось, что я прервала какой-то очень важный разговор.

Такой прозорливости Ричард ждал от кого угодно, только не от своей жены, поэтому не только изумился, но даже несколько растерялся.

– К чему ты клонишь, Корделия? – поинтересовался он.

– Ну, путик, к чему бы я ни клонила, – все «к» она озвончила вдвое сильнее обычного, – мне ни за что не хотелось бы прерывать ничего важного между тобой и Пэт.

– Значит, ты считаешь, я должен был…

– Ну конечно, чего ж может быть естественнее: Пэт пришла на несколько минут раньше, ты ее впустил, любому дураку понятно, – добавила она внушительно-дикторским тоном, передавая Ричарду чашку, наполненную на две трети.

Ричард слегка кивнул. Он, собственно, так до сих пор и не сумел привыкнуть к тому факту, что Корделия никогда и никуда не опаздывает, в непунктуальности всегда повинны другие. Однако тут она повернулась, взглянула на него, и он съежился – как он надеялся, только внутри.