А голову помыть, что делал он далеко не ежедневно, Ричард решил, потому что через час должен был заехать за Анной и отвезти ее в Беркшир, к знаменитому Котолынову, в надежде заручиться его поддержкой. Стоя под душем, который изнутри был куда скромнее, чем показался бы снаружи случайному посетителю, Ричард с приятным предвкушением, начисто лишенным беспокойства, с которым он совсем недавно думал об Анне, размышлял о предстоящей поездке. Почему? В русском языке наверняка найдется не меньше сотни поговорок, предостерегающих от того, чтобы задаваться такими вопросами. Даже не пытаясь вспомнить ни одну из них, Ричард сосредоточился на упоении солнечным светом и на обычных повседневных делах. Потом вдруг возникло необычное дело, которое заставило его вернуться в кабинет всего за несколько минут до отъезда.

– Это Ричард? – осведомился в трубке голос Фредди. Для человека совершенно трезвого она говорила слишком отчетливо.

– Да, а Криспин там? Вернее, здесь, или что там в таких случаях говорят? Словом, можно я, можно мне, мог бы я с ним поговорить?

– Ну конечно, а как там моя старая приятельница, как ее там, экая еще чертова рань, ну, Господи, Ричард, как там, как там старая кляча Нгорррнндуэлия, сегодня и вообще? Э-э…

– Спасибо, замечательно, – ответил Ричард, невольно подумав, что в общем-то Корделия не настолько уж хуже других, и если разобраться, жены все друг дружки стоят. – Криспин дома? – Вести по частной телефонной линии такие пустопорожние разговоры было не принято.

Раздался звук, будто кого-то не слишком аккуратно придушили, и вскоре вслед за ним – голос Криспина, слегка запыхавшийся, словно его оторвали от отжиманий, и исполненный особой приветливости точно они не разговаривали несколько месяцев. Замечательно, возгласил он, значит, вы все-таки едете нет, ничего такого особенного, о чем следовало бы помнить, кроме, конечно, того, что русским вообще нельзя доверять, особенно знаменитым и выдающимся.

Ричард проговорил в установившееся выжидательное молчание:

– Кажется, я попал в такое положение, что как минимум одной русской мне придется доверять. Не особенно знаменитой.

– Ага.

– Я подумал, что тебе лучше об этом знать.

– Правильно. А как это отразилось на внутриполитической ситуации?

– Внутриполитической?…

– Господи, я хочу сказать, Корделия знает? Ты ей собираешься…

– Я не сказал ей ни слова, все отрицал, но, по-моему, она…

– Но когда она неожиданно вошла в комнату и застукала тебя на юной дочери степей, она не поверила, что ты просто обучаешь ее камберлендской борьбе.

– Знаешь, мне пора ехать. Сегодня пятница, все ринутся из города в западном направлении.

– Прости, Ричард. Как бы там ни было, она знает.

– Практически да. Понятия не имею откуда. Честное слово, мне всегда казалось, что она видит только то, что хочет видеть, да и то в ограниченных количествах.

– Бывают эгоисты, которым хоть бомбы взрывай под носом – не заметят, если только им ненароком не оторвет ногу. А бывают такие, что посмей только дохнуть на цветочек в их садике – голову оттяпают. А еще бывают такие, которых бросает из одного в другое. Тебе стоило бы поболтать с Годфри.

– Ты не смейся, но Корделия сказала, что мы с ним очень похожи.

Это откровение Криспин проигнорировал. Помолчав минуту, он сказал:

– Кое-что из того, что он о ней рассказывал, звучит совсем не смешно. Лучше бы тебе это выслушать, для твоей собственной безопасности.

– Как-нибудь выслушаю. Ну…

– Для тебя ведь это в новинку, правда? Я имею в виду, все эти дела.

– Пожалуй, что так. Да, именно так.

– А как насчет чувства вины? Угрызения совести, самоедство. Раскаяние.

– Пока до этого, как до луны.

– Вот и держи их на таком расстоянии, а то отпихни еще подальше. Потребуется помощь – зови меня. Хотя, пожалуй, Годфри все-таки тебе лучше поможет. А на всякий пожарный случай, конечно, есть еще и Фредди.

– Да, конечно. Я потом дам тебе знать, как там с Котолыновым.

Если не считать многозначительного полуночного хлопка дверей спальни и двадцатиминутного взрева хорового пения в сопровождении оркестра, включенного на полуноте и столь же резко обрубленного на кухне, в час завтрака, Корделия ни звуком не дала о себе знать, – Ричард не видел ее уже почти двадцать четыре часа. Перед самым отъездом он подумал, не оставить ли ей записку с уведомлением что скорее всего, он еще вернется, однако сразу несколько причин, главной из которых была лень, помешали ему это сделать. Тем не менее он намеренно распахнул настежь дверь своего кабинета, разложил на виду всякие красноречивого вида бумаги, вроде раскрытых тетрадей и незаконченного письма к Халлету в пишущей машинке. Довольно для всякого, кто хочет понять намек, а тот, кто не хочет… может пойти и засунуть палец себе в задницу, – подумал он, завернув фразу с удивительной для себя лихостью.

Накануне вечером он заправил «ТБД», поэтому теперь сразу же влился в поток, стремящийся к югу, причем особое наслаждение ему доставило то, что удалось заставить усатого водителя-ученика с инструктором пообок панически затормозить метрах в двадцати от него. Так тебе и надо, подумал он. Сегодня замечательный день, и он едет за город с девушкой, ну, вернее, с существом женского пола. Что, кто-то так ее назвал? – удивился он. Ну что ж, всякий, кто посмеет, может пойти и…

Когда он подрулил к дому в Пимлико, девушка, или существо женского пола, выскочила на тротуар с такой стремительностью, что стало ясно – она заприметила его заранее. Ричард не мог ее ни с кем перепутать, но будь он человеком более галантным, он сделал бы вид, что в первый момент с трудом ее признал. Впрочем, даже он не мог не отметить, что она выглядит словно бы свежей копией с самой себя – помолодевшей и даже расцветшей. Щеки ее заливал нежный румянец, которого, он мог почти с полной уверенностью сказать, раньше там не было. Человек более тщеславный как минимум поразмыслил бы, не он ли тому причиной. Ричарду это даже в голову не пришло. Он стремительно вылез из машины и улыбнулся Анне.

– Как ты замечательно выглядишь, – проговорил он.

– Ты научишь меня говорить по-английски? – спросила она, целуя его.

– Да, если хочешь, только, конечно, это потребует времени.

– Это тебе. – Она подала ему небрежно сляпанный сверток из простой бумаги.

– Спасибо. Все зависит от того, насколько хорошо ты хочешь выучить английский, – сказал он, развертывая бумагу, доставая и расправляя замечательный сине-красный носовой платок.

– Ну, я знаю, что никогда не научусь говорить так же красиво, как ты по-русски.

– Мои любимые цвета. Как ты узнала?

– Догадалась. – Анна улыбнулась и кивнула головой.

– Боюсь, я тебе ничего не принес, любовь моя.