— Не мути воду, — осадила ее Мария. — Мы не можем позволить себе еще одну забастовку.

— Да и была всего одна! — закричала Грация.

— Да, на четырнадцать недель. Как мы проживем четырнадцать недель без заработка?

— Это стоит борьбы, мама. — Альберта отложила вилку, будто решила устроить забастовку прямо на ужине. — Да, профсоюза у нас нет, но мы добились повышения жалованья, а это уже кое-что.

— Ну станут вас в два раза больше штрафовать за ошибки — и все дела. Вам не победить.

Грация воткнула вилку в картофелину. Мария велела ей сесть прямо и радоваться, что у нее вообще есть работа. Я смотрела, как ест мама — так же тихо, как и я. В отличие от близнецов, она никогда не жаловалась на порезы на руках, на штрафы за иглы и нитки, которые иногда приводили к тому, что за недельную работу она еще оставалась должна денег. Лицо ее сохраняло жесткое выражение, какое у нее появлялось после смерти очередного ребенка, кожа под глазами потемнела и как будто припухла. Что бы стало с ней, если бы в дверь ворвалась мать Ренцо? Мать простила бы меня, хоть это и причинило бы ей боль. Но вот тетка Мария, хватавшаяся за крест даже во время еды, меня убила бы.

Я сказала, что у меня болит голова, и легла пораньше. Гладя в окно, я высматривала свет в комнате Ренцо, но там было темно. Я завернулась в одеяло, вспоминая прикосновение его кожи и влажных губ. Жалел ли он, что не вступился за меня? Или ссора с матерью была хуже расставания со мной? Глядя, как Ренцо терпит ее удары, я поняла, что он не хочет на мне жениться. Но все же мысль о том, чтобы жить дальше без него, наполняла меня отчаянием.

Я закрыла глаза и попыталась отбросить все чувства, как сделала, когда ушел папа. Но лицо безымянного младенца, которого мы похоронили вместе, всплывало из ниоткуда. И в это мгновение настоящий младенец заплакал где-то наверху, будто Бог посылал мне знак. Плач перешел в визг. Я перекатилась на бок и закрыла голову подушкой. От постели все еще пахло Ренцо. Почему мама никогда не спрашивала меня об этом запахе? Я вдруг поняла, что не слишком хорошо о ней забочусь. Папа был бы разочарован. Завтра я скажу ей, что она может больше не ходить на работу. Мне исполнилось четырнадцать, и значит, я могу работать, хочет того тетка Мария или нет. Уж лучше писать на пол в мастерской, чем сидеть в квартире без Ренцо.

Наутро все еще шел дождь. Тусклый свет пробивался сквозь грязные окна, воздух казался теплым и тяжелым, как мокрое полотенце. Я не хотела шевелиться, но мамы рядом уже не было. Сев, я увидела, что близнецы и тетка Мария встали, так что пришлось вставать и мне.

Возясь с пуговицей на спине, я открыла дверь спальни. В то же мгновение перепачканная типографской краской рука Эрнесто врезалась мне в лицо так, что я отлетела к стене. Я закричала и увидела маленького Пьетро, который сидел на полу и ухмылялся. Обычно били его. Мария ходила по комнате, прижимая крест к губам и перемежая молитвы всхлипами. У стола сидела мать Ренцо. При виде ее мне стало тяжело дышать.

Потом я заметила у дверей маму с кожаной сумкой.

— Нет! — Я бросилась к ней. Мне и в голову не приходило, что меня могут куда-то отправить. — Простите меня! Это было ошибкой. Я пойду работать на фабрику. Я больше никогда его не увижу!

Мария разрыдалась и упала на колени, закрыв лицо подолом юбки, а Эрнесто рухнул на стул. Я понимала, что ударить меня его подучили, и мне было его жалко.

Сделав шаг вперед, мама взяла меня за руку. Глаза у нее были стальные:

— Ты опозорила эту семью. Моя сестра не желает видеть тебя под своей крышей. Будь у меня выбор, я сделала бы так же. Ты не принесла мне ничего, кроме позора.

Боль от удара Эрнесто сразу куда-то пропала. Мама вытолкала меня из комнаты и потащила вниз по узкой лестнице. Малберри-стрит выглядела мешаниной бессмысленных форм, звуков и запахов. Слова мамы и ее ледяное молчание ранили меня, словно нож. Спотыкаясь, глядя на ее прямую спину, я понимала, что совершила нечто отвратительное. Теперь мы остались только вдвоем, и никто в городе не поможет нам.

Мэйбл стояла у стены в комнате над часовней и смотрела, как Эдна вытаскивает из корзины пяльцы. Когда я подошла, она сказала:

— Не разговаривай со мной. Иди к окну. Я тебя найду, когда буду готова.

Я сделала, как она велела, и стала смотреть на Доротею. Та сидела на ковре рядом с другой девочкой, вытянув ноги поближе к огню. Я боялась, что она может подойти, но она только еле заметно помахала мне и тут же спрятала ладошку за спину.

Стараясь держаться спиной к сестре Марии, Мэйбл перетащила два стула. Эдна протянула ей пяльцы и кусок ткани, забыв про нитки и иголки. Обе девушки уселись натягивать лен на деревянные пяльцы.

— Прислонись к окну и сделай вид, что смотришь на звезды, — тихо сказала Мэйбл.

Лицо у нее было оживленное, светлые волосы заплетены в толстую косу и перекинуты через плечо. Я с удовольствием вжалась в стену и стала смотреть в пустоту. За спиной слышался тихий голос Мэйбл.

— Завтра будет ежегодный ужин Женской ассоциации. Лучшее время для побега. Сестры отвлекутся и устанут, к тому же они всегда ложатся рано после этого.

Я оглянулась. Ее глаза блестели так же, как у моей сестры, когда она планировала очередное восстание.

— Комнату же закроют, — возразила я.

Эдна наклонилась вперед, поставив локти на колени, и заговорила тихо-тихо:

— Я могу достать ключ. Ключи есть не только у сестры Гертруды. Позавчера сестра Агнес закрывала комнату, а ключей она с собой не носит. Значит, они лежат где-то у нее. Милая доверчивая сестра Агнес не запирает свои двери. Я просто выйду во время вечерней молитвы, забегу в ее комнату и спрячу ключ под этой красотой. — Она ухмыльнулась и выпятила грудь.

— А если она заметит, что ключей нет? — спросила я.

— Да мы уже убежим. — Мэйбл наклонилась так же, как и Эдна. Их головы сблизились. — Когда мы выберемся из окна на крышу часовни, до земли останется всего ничего. А там надо только добежать до стены и найти подходящее дерево. Ты же умеешь лазать по деревьям? — Она изогнула бровь.

Я никогда в жизни не лазала по деревьям, но все же кивнула.

— Вот и хорошо. Когда мы окажемся с другой стороны, побежим изо всех сил. Надеюсь, будет темно. Сестры сразу же опишут нас полиции. Но есть одна женщина, которая может приютить беглецов. Девятьсот шестьдесят первый дом по Пятой авеню. Каждая девочка здесь знает этот адрес. Надо просто добраться туда, пока нас не поймают. Говорят, она богата, как дьявол, и добра, как ангел.

— Мне кажется, что только за нее и стоит молиться, — добавила Эдна. — Я слышала однажды, как она выступала на митинге, и, клянусь, она лучше всех на свете. Говорят, что она дает работу всем, кому может, а остальным помогает ее найти. И она помогает всем, независимо от истории девушки. Хотя истории у всех нас жалобные, особенно твоя. — Эдна шлепнула Мэйбл по бедру. — Меня-то хоть поймали на краже вафли с тележки, и пьяна я была в стельку. — Она сплюнула и прищурилась. — Мэйбл даже не жила в Нью-Йорке, когда ее загребли. Приехала навестить тетушку с дядюшкой, а, Мэйбл?