Не терпелось увидеть малыша, какой он? Кто-то одел его за меня: в голубой комбинезон, белый чепчик. Укрыл тонким белым одеялом. Малыш безмятежно спал на спине, сжав маленькие кулачки. Это было удивительно. Я рассматривала черты, пытаясь уловить знакомое, и никак не могла насмотреться. Мне очень хотелось взять младенца на руки, ощутить его вес и сонное разморенное тепло, насладиться крошечным комочком, но я обуздала порыв.

Эмиль пересел на кровать. Между нами висели недомолвки, но сейчас не время выяснять отношения. Он обнял меня, поцеловал плечо и так стиснул, уткнувшись горячим лицом в шею, что перехватило дыхание. Молчал, даже дышать перестал. Я чувствовала в нем надрыв – напряженные мышцы выдали. В палате, куда еще заглядывала луна, нас не увидят, и Эмиль может дать волю чувствам после двух недель страшной разлуки... Он гладил спину стальными ладонями, словно насытиться мною не мог, жадно целовал, благодаря за все – за ребенка, за то, что справилась в родах и за то, что я просто есть.

А я так и смотрела в маленькое личико сына, привыкая, что я мама и что больше не одна.

– Дина... Спасибо, маленькая.

За волосы Эмиль резко развернул меня к себе и поцеловал, как прежде: со страстью, не спрашивая. Я автоматически положила ладонь ему на грудь – словно к огню прикоснулась, так быстро билось сердце. Руку с волос он не убрал. Я рассматривала мужа: тени делали его жутким, глаза блестели в полумраке, взгляд острый, муж насквозь меня видел – все мысли и чувства: про измену, обо всем, что тревожило.

– Ты за меня вышла, доверилась, а я не уберег. Оказался тебя недостоин…

Я вспомнила, как на набережной он просил принять кольцо, если я считаю его достойным быть моим мужем.

– Не говори так, – зашептала я, перебивая. Накрыла рот пальцами, но он все говорил и говорил, щекоча губами.

– Нет, послушай меня, Дина. Я их убью, поняла? Выслежу, кто тебя там держал и шкуры с них посдираю. Пристрелю Ахмеда, как бешеную собаку.

В шепоте был безумный жар. Он видел ребенка, видел, как мы беззащитны и представил, что было бы, если бы не успел и я бы родила в лесном доме среди врагов или на снегу. Эмиль горячо ненавидел всех, кто дергал его, как куклу, за ниточки. Его затапливала жажда мести, а я… мне надоели мужские разборки.

– Успокойся, – я обхватила ладонями лицо и погладила впалые, шершавые щеки. – Все позади. Скажи, вы нашли Алену?

Эмиль поймал губами мою ладонь. Взгляд сказал больше, чем слова.

– Она погибла? – выдохнула я, онемев в груди.

– В реанимации. В нее стреляли, она потеряла много крови. Врачи сказали, все решится утром.

Я отрешенно отвела глаза. Те выстрелы на поляне – ей стреляли в спину, такой ценой Алена дала мне шанс убежать… После родов я спала, а Эмиль нет. Сторожил меня в палате, всю ночь говорил со своими. Что происходит за пределами нашего маленького мира на троих, я не знаю.

– Ты обещал, что мы поговорим, – напомнила я. – После родов, ты помнишь?

– Я сдержу слово, Дина. Когда тебя выпишут, и мы вернемся домой. Обещаю, первое, что мы сделаем, поговорим начистоту, если тебе это нужно.

Домой. Это слово оглушало. После похищения, родов, того, что произошло с Аленой, думать, что все пойдет, как прежде, было странно. Нет, я так жить не могу и не хочу. И теперь чувствую скрытые силы изменить это, второе дыхание… или второй шанс?

– Нам обоим нужно, – поправила я.

Глава 37

Когда в палату проник утренний свет, я уже кормила ребенка.

К нам по очереди зашли врачи. За себя я не переживала, но была рада услышать, что с сыном все хорошо. Пятьдесят сантиметров. Три с половиной кило. Я так и не решила, как его назвать. Эмиль хотел в свою честь, но говорят, это плохая примета.

Мы с Эмилем по очереди приняли душ. Послеродовая разбитость дала о себе знать – я вымылась сама, но сразу потянуло в постель, так что завтрак подали кстати. Стоило увидеть пышные сырники и пудинг, захотелось есть. Стопка теплых сырников, украшенная кремом, несколькими ягодами малины и веточкой мяты, потрясающе пахла, а я давно не ела и столько потеряла сил...

Эмиль, отдав малыша нянечке, вышел в коридор и заговорил по телефону. Я устроилась в постели, отрегулировав спинку. За окном тихо шел снег, больничный дворик засыпало, напоминая о наших посиделках с Аленой и о страшной ночи в лесу. Муж учел ошибки, туда согнали охрану. Если бы это сделали сразу, сейчас я бы не ждала новостей, сжираемая холодной тревогой, чертя вилкой по фарфору.

Не успела я попробовать завтрак, как вернулся Эмиль. Перемену уловила даже нянечка – положила задремавшего малыша в кроватку и вышла.

– Что с Аленой, ты узнал?

Затаив дыхание, я следила за помрачневшим мужем. Ну же, говори… Не лги, Эмиль.

– Алена умерла. В четыре утра.

Из меня будто вынули позвоночник, я даже вилку выронила. Несмотря на все, что со мной случилось, во мне еще была детская вера в чудо. Не до конца жизнь разбила мои розовые очки. Когда слышишь, что человек в больнице – пусть в реанимации, надеешься, что все обойдется. Эти слова не укладываются в голове, когда слышишь, что кого-то нет…

Я взглянула на малыша. Алена поддерживала меня до последнего. Сначала здесь, в клинике, затем после похищения самоотверженно помогала мне. Мы здесь благодаря ей. А вот ее больше нет.

– Главное, с тобой все хорошо, – Эмиль сел на кровать рядом, отломил от сырника кусок, продавив всю стопку, и поднес вилку к моему рту. – Это не твоя задача, думай о малыше, мы позаботимся об остальном. И ешь, обязательно. Врач сказала, молока не будет.

Я отвернулась. Алену было жаль до слез. Мы недолго знали друг друга, но успели стать подругами. Эмилю плевать, он в разборках постоянно людей теряет. С его точки зрения, привязываться к ним, смысла нет. А я другая. Пока я рожала, Алена умирала.

Чтобы отвлечься, я убрала тарелку и пододвинула колыбель. Нашла странную, очень личную радость смотреть на умиротворенное лицо сына, пока он спит и уходила в себя, чтобы не помнить и не думать о мире. Только в моих силах сделать так, чтобы мой сын не узнал, сколько здесь жестокости. В моих,