Я уже чувствовал запах улиц родного города.

На празднование стравы съехались десятки тысяч гуннов, готов и гепидов, поэтому пировать решили не во дворце Аттилы, а на просторе, поодаль от лагеря. Там подняли тысячи флагов и знамён из конского волоса, и они развевались на ветру, точно взлетевшая птичья стая. В огромных пирамидальных жертвенниках запылали сотни костров. Их зажгли на закате, и они горели так ярко, что облачное небо сделалось оранжевым, а вверх поднялась россыпь искр, словно Аттила дал жизнь новой колонии звёзд. Каждое племя и клан играли свою музыку. Устроители торжества перемещались от одного центра увеселений к другому, и любой хозяин желал превзойти своего соседа количеством спетых песен и поднятых кубков с вином, которые передавали из рук в руки. Голоса звучали всё громче, и вскоре начались танцы. Потом флирт. Потом — драки. Нескольких гуннов закололи кинжалами или задушили, как сцепившихся волков, а их тела намеренно оставили за юртами, чтобы вспомнить о них по окончании стравы. Парочки удалились заниматься любовью и разлеглись поодаль от гостей, раскинув ноги и выпятив зады. Им не терпелось расслабиться, пока они ещё не слишком опьянели. Полководцы и шаманы выпили настой из грибов и лесных трав и до того возбудились от ярких видений, что принялись плясать у костров, выкрикивать бессмысленные пророчества и бросаться на девушек, испуганно жавшихся где-то поодаль. Дети дрались, бегали и воровали всё, что плохо лежало. Брошенные родителями малыши плакали и шумели, пока их не сморил сон.

Илана и я прислуживали на этой страве. Мы носили гостям бочонки и амфоры с вином, подавали тяжёлые блюда с жареным мясом, отодвигали пьяных, чтобы те не свалились на землю, где их могли просто растоптать, убирали кучки блевотины и лужи мочи. Несмотря на прохладную ночь, мы вспотели от жаркого огня и сгрудившихся тел. Будучи слугами в домах Керки и Эдеко, мы невольно оказались в центре галактики стравы — ведь и костры, и веселье словно вращались вокруг великого кагана и его полководцев.

— Аттила обещал произнести речь, — шепнул я. — Когда это случится, все повернутся к нему и станут смотреть только на кагана. Тогда мы сможем уйти, но порознь, чтобы не вызвать подозрений. Я отправлюсь следом за тобой.

* * *

На плоской равнине не было ни пней, ни камней, и Аттила, желая привлечь внимание, сделал необычный выбор. Когда веселье и буйные драки этой первой ночи достигли кульминации, к пирующим приблизилась тройка лошадей. На двух сидели наездники, но третья была пуста. На эту лошадь и забрался Аттила. Он встал на седле, в то время как окружившие его с флангов всадники поддерживали его за ноги.

— Воины! — воскликнул он.

Гунны ответили ему дружным гиканьем. Тысячи мужчин и женщин поднялись с мест и подались вперёд, желая услышать его слова. Они орали и пели, увидев своего короля. Да это и впрямь было незабываемое зрелище! Аттила вновь появился без пышных украшений, кроме одного-единственного, надетого поверх его обычного гуннского костюма. Это было огромное ожерелье из связанных нитями человеческих костей, и они гремели у него на груди, когда он пьяно раскачивался и пытался выпрямиться, стоя на седле нервной, взбудораженной лошади. Казалось, в этом диком наряде не хватало одной детали, а именно черепа, однако собственная голова Аттилы была на порядок страшнее. Его лицо потемнело, волосы растрепались, а у висков были приделаны изогнутые рога, точно у дьявольского бога. По изрезанным шрамами щекам спускались светящиеся зигзаги белой краски, а чёрные круги у запавших глаз превратили их в глубокие ямы.

— Народ Хунугури! Люди утренней зари!

Гунны вновь единодушно откликнулись. Аттила подарил им целый мир.

Плана пробилась сквозь толпу и скрылась в темноте.

Наконец всё стихло.

— Как вы знаете, я самый кроткий из людей, — начал он.

Послышался понимающий смех. В Аттиле и впрямь не было ничего нарочитого. Он не носил золота и драгоценностей, не требовал восхвалений и питался скромнее всех прочих гуннов.

— Я не люблю длинных речей и предпочитаю действовать. Преданность лучше любых похвал. В моей душе есть место милосердию. Пусть мёртвые и поверженные враги подтвердят мою власть. Например, вот этот!

Он стал трясти кости, висевшие у него на теле, и гунны застонали от восхищения.

— Это римлянин, распятый на кресте за то, что его друзья пытались меня убить. Послушайте этого римлянина с Запада, ибо у меня нет слов, способных сравниться с грохотом его костей. И они скажут вам, как я презираю его народ!

Мне сделалось дурно, и мои ноги подогнулись от слабости. Я понял, что голову Рустиция, должно быть, водрузили на один из шестов, стоявших вокруг дворца Аттилы, его густые каштановые волосы развевались на ветру, а прежняя дружелюбная улыбка превратилась в гримасу черепа.

— Вы были терпеливы, мои волки, и ждали весь год, — продолжал Аттила. — Вы утоляли вашу жажду крови водой и позволили заменить грабёж данью. Вы спали, потому что так повелел я.

Толпа застыла в ожидании.

— Но мир меняется на глазах. До Аттилы докатились новые волны. А значит, новые обиды, новые обещания и новые возможности. Должно быть, римляне считают нас народом глупых баб, если отправляют сюда несколько фунтов золота, надеясь меня убить! Римляне думают, что мы забыли, как надо сражаться! Но Аттила ничего не забывает. Он ничего не пропускает мимо ушей. Он ничего не прощает. Пейте вдоволь, мои воины, ибо для некоторых из вас этот пир станет последним. Крепче спите и глубже входите в женщин, чтобы зачать новых гуннов. А потом этой долгой, холодной зимой наточите ваше оружие. Пусть мир по-прежнему страшится его гуннских хозяев. Целый год вы отдыхали, но будущей весной мы выступим в поход. Ну как, гунны Кадисени, вы готовы скакать вместе с Аттилой?

— Кадисени принесут десять тысяч луков королю гуннов! — выкрикнул глава этого клана Агус. — Десять тысяч луков и десять тысяч наших коней, на которых мы домчимся от самого Рима в кишки и чрево Гадеса!

Толпа развеселилась, почти обезумев от пьянства и похотливого гула крови. Да и неудивительно: гунны умели только завоёвывать чужие земли и без устали странствовать по континенту.

— Готовы ли скиры скакать вместе с Аттилой? — воскликнул король.

— Скиры принесут двенадцать тысяч мечей, когда весной растает снег, — пообещал Массагет, вождь этого племени. — И эти двенадцать тысяч мечей первыми пробьют стену щитов, чтобы гунны последовали за нами!

Гости проводили его хвастливую речь криками и стуком тяжёлых подошв. Полководцы, расталкивая друг друга, бросились к Аттиле.

— А барселты готовы скакать вместе с Аттилой?

В образовавшейся толчее вновь раздались шумные возгласы. Я начал пробираться назад, объяснив, что должен принести побольше еды. Аттила предоставил нам с Иланой необходимое время.

* * *

Покинув ярко освещённую равнину, Плана сначала несколько раз споткнулась в темноте, но вскоре её глаза привыкли к тусклой мгле. Дальний свет костров отбрасывал на землю мерцающие красноватые полосы. Когда она приблизилась к Тисе, окраины лагеря показались ей пустыми. Ей лишь пару раз встретились гунны, которые несли пирующим очередной бурдюк с мёдом или хватали за попку свою девушку. Никто не обратил на неё внимания. Теперь ей предстояло доверить свою жизнь и будущее этому молодому римлянину и его другу-карлику! Так было нужно, а точнее, необходимо. Хотя Ионас и его соратники не сумели выкупить её, как она надеялась, он, во всяком случае, был молод, силён и мог бы помочь ей убежать в империю. Он даже признался ей в любви. Неужели мужчины так легко влюбляются? А любит ли его она? Наверное, если и любит, то совсем по-иному, не так, как своего жениха, дорогого Тасио, убитого стрелой при осаде Аксиополя. Она по-девичьи мечтала выйти за него замуж, и ей смутно представлялось счастливое будущее, дом, дети и его нежная страсть. Сейчас это всё кануло в далёкое прошлое, словно происходило тысячу лет назад. Она с трудом могла вспомнить, как выглядел Тасио, и её это втайне смущало. Она стала практичнее, во многом разочаровалась, по-своему отчаялась и теперь относилась к людям не без доли цинизма. Ионас из Константинополя действительно был удобным союзником. И всё же когда он поцеловал её с нескрываемой страстью, её сердце дрогнуло, хотя она и не осмелилась в этом признаться. Но зачем думать об этом, пока они ещё в лагере гуннов? Какая глупость! Но если им удастся скрыться вместе, попытается ли он вновь прижать её к своей груди и крепко поцеловать? И как она отреагирует, если он это сделает?