Позже я пойму, что именно такие минуты и вели меня к погибели.

Потом вдруг нахлынула жара, и на Манхэттене заговорили о погоде и только о погоде.

– Ну и жарища, – присвистывали О'Нил и Харли всякий раз, возвращаясь в участок после патрулирования. – Ох ты, слышь, неужели еще жарче станет?

У всех верхняя губа блестела от пота. Щеки и носы обгорели, лупилась алая кожа. За окнами опустели тротуары, немногочисленные пешеходы, то ли отважные, то ли безумные, перебегали от одного пятнышка тени к другому. Даже наш участок, обычно и в летнюю пору сырая и прохладная пещера, изнемогал от парной жары. Деваться было некуда. Нет, конечно, мы перепробовали все мыслимые средства. Движимый великодушием, а может, и отчаянием, сержант на собственные средства приобрел пару электровентиляторов, и лейтенант-детектив полдня возился, приторачивая их к стене, чтобы механические пропеллеры охлаждали нам шеи и лица.

– Так ветерок чувствуется? – спросил лейтенант-детектив, направляя на меня раструб вентилятора и готовясь закрепить его на стене.

Проволочная решетка уставилась на меня, похожая на темный механический цветок, и вдруг волосы, выбившиеся из пучка, поднялись, защекотали шею и плечи. Зашуршала бумага на столе, оживая, как листва, дрожащая на древе в бурю. Я бросилась спасать бумаги, глянула на Одалию, Мари и Айрис – те были погружены в работу, и листки на их столах не колыхнулись. Очевидно, лишь мой стол удостоился благостыни этого рукотворного вихря.

– Мне особые привилегии не требуются, – предупредила я.

– Вам никогда ничего не требуется. – Он подмигнул, вворачивая винт в петлю.

Несмотря на ветерок, в комнате вдруг стало жарко, очень жарко, внезапный густой румянец залил мое лицо до ушей. Я поднялась, ни словом не возразив, ушла в дамскую комнату, поплескала себе водой на лицо.

Конечно, вода не то что холодной – даже освежающей не была: трубы нагрелись. И все же я подставила горсткой ладони, набрала теплой воды и брызнула себе в лицо, пусть течет по шее и подбородку. Уже не поймешь, где мой пот, а где капли воды. Все пропиталось жарой, пот и вода казались одного градуса. Пока я стояла, обтекая над раковиной, в дамскую комнату вошла Одалия. Остановилась, скрестила руки на груди и вздохнула:

– Знаешь, что нам нужно?

Риторический вопрос. Про себя я взмолилась, чтобы ответом был поход на фильму в знаменитые кинотеатры на Восточных Пятидесятых улицах, с кондиционерами воздуха. Линия маленького рта изогнулась в знакомой мне гримаске, взгляд устремился куда-то в пустоту у меня над головой. Я догадалась: Одалия собирается предложить что-то поинтереснее кино.

– Нам нужен отдых… на берегу океана, прохладный бриз… Добуду приглашение в какое-нибудь симпатичное местечко.

Я заморгала. С тем же успехом она могла бы говорить по-китайски. Никогда в жизни я не бывала в отпуске по-настоящему. Брала три дня в году и проводила их, как правило, дома, со стопкой романов, которые не удостоились бы одобрения монахинь, надзиравших за моим чтением в приютском детстве.

– А как же работа? Разве сержант нас отпустит?

– Пф-ф-ф, – отвечала она, отметая мой вопрос взмахом руки. – Насчет него позволь уж мне самой побеспокоиться. С этим я разберусь. Он лапочка, право же.

Не очень-то мне понравилось и само слово «лапочка», и то, как она его произнесла. Что-то непристойное было в ее интонации. Сомнение, с которым я столь упорно боролась, вернулось, и вновь я припомнила то утро после рейда. Но Одалия смотрела на меня – она ждала ответа. Отпихнув сомнения подальше, я выдавила улыбку:

– Отпуск – это замечательно… если мы сможем это устроить.

Я сказала «мы», но подразумевала иное: я знала, что все устроит Одалия. И она все устроила – причем на редкость быстро. К пятнице мы получили свободную неделю, и нас в двухдверном автомобиле повез через мост Куинсборо любезный приятель с Уолл-стрит, столь малого росточка, что смахивал на Рэдмонда, – удивительно, как он дотягивался до педалей. А может быть, не до всех педалей, а только до акселератора? Не припомню, чтобы он хоть раз нажал на тормоз, – к просторным белым пляжам Лонг-Айленда мы мчались на максимальной скорости.

– Так расскажите же, что эти махлеры делают для вас на бирже? – восторженно расспрашивала Одалия делового человека за рулем.

– Маклеры.

– Ну да, да. Что они делают на бирже?.. Расскажите, это так увлекательно, так увлекательно! Подумать только – и как вы там справляетесь. – С каждой фразой, обращенной к брокеру, она подбавляла энтузиазма – вот-вот сама погрузится в эту профессию. Разумеется, к тому времени я уже хорошо ее манеру знала.

И все же… подумать только, вот так просто мы ускользнули из города. Миля за милей легкие расправлялись, наполняясь воздухом. Город – скороварка, там все томятся в собственном соку. А мы мчались в купе с откинутым верхом, и верный ветер, порожденный не природой, но нашим движением, упорно дул в лицо, и я мысленно пересчитывала многочисленные мерзости городского лета: излучаемый серым асфальтом жар, от которого колебался и мерцал воздух, застойные пруды Центрального парка – млечная, гнилостная, фосфоресцирующая плесень, питательная среда для мириадов мошек; порывы горячего грязного ветра со станций подземки. А шум на стройплощадках – от этого шума, казалось, воздух нагревался еще сильнее! Да с какой же стати современный человек подписал соглашение вот так жить? Уму непостижимо!

Съехав с главного шоссе и миновав прибрежные деревушки, наш брокер с Уолл-стрит доказал наконец, что дотягивается и до тормоза: надавил на него чересчур даже резко, свернув на длинную подъездную дорожку к огромному дому. Под шинами разлетались во все стороны и с хрустом сокрушались устричные раковины. По обе стороны дорожки выстроились друг за другом припаркованные автомобили – нос под хвост. В иных лимузинах сидели распаренные, с потными лицами водители, на передних сиденьях там и сям вспархивали страницы перелистываемых газет.

Мы подкатили к фонтану в конце дорожки. Брокер сделал полный оборот вокруг фонтана и, не найдя более подходящего места, припарковался на узком участке у кустарника – площадка была разве что на волос шире его купе. Основательно повозившись, пыхтя и сопя за рулем, наш водитель-любитель сумел-таки поставить машину и заглушил мотор. Как только двигатель затих, откуда-то из-за дома донеслись музыка и смех. Там, я так поняла, устроили что-то вроде пикника.

– Самое время! Еще минута – и я бы окончательно рехнулась в этой бесконечной дороге! – провозгласила Одалия. Привычным движением она коснулась «колокола», внося необходимые невидимые поправки в его положение на голове, – на мой взгляд, шляпка за всю поездку не шелохнулась. Я же тем временем оглядывалась, пытаясь понять, где ж это мы.

Дом – весьма импозантный двухэтажный особняк в колониальном голландском стиле, с покатыми фронтонами. На самом верху, вместо третьего этажа, высилась маленькая модель маяка со «вдовьей дорожкой». Сам же дом был брильянтово-белоснежен и так сверкал свежестью, что на миг мне почудился запах непросохшей краски. Нас никто не встречал, однако парадная дверь была распахнута и гостей тут явно ждали. Заглянув издали в темную пещеру нутра, я увидела сквозную анфиладу, открытую вплоть до задней двери, также распахнутой, – косяки ее служили рамой для картины из двух ярких мазков: зелени лужайки и синей кляксы моря. Я обернулась показать эту красоту Одалии, но та уже слегка меня опередила. Выйдя из машины, она сразу направилась к парадному входу.