По правде говоря, все эти происшествия малость сбили меня с панталыку: я была искренне предана сержанту, а Одалия морочила ему голову, для чего, собственно, и пришла работать в участок. К тому времени я уже примирилась с тем, что вынуждена была признать за истину: слухи об Одалии верны, по крайней мере наполовину. Она устроилась машинисткой к нам в участок, чтобы манипулировать полицейской системой, и кто же был тот бутлегер, которого она защищала? Конечное звено в цепи – она сама. Прошу, поймите меня правильно. Я не утверждаю, будто осознала сей факт лишь в тот день. Я вовсе не тупица. С первого же вечера, когда Одалия повела меня в потайной притон, даже когда я говорила себе, что она – только завсегдатай, отнюдь не заправила, я видела, конечно, как Одалия играет и на стороне закона, и против него. Не понимала я другого: позволив Одалии взять меня за руку и переступив порог того первого притона, я и сама стала жить по обе стороны закона. В итоге наутро после рейда, когда Одалия каким-то образом обошла сержанта и добилась освобождения своих подельников, я никак не могла возвысить свой голос и воспротивиться.

Что бы Одалия ни сказала сержанту, это сработало. До вечера тот же оправдательный вердикт, над которым Гиб ухмылялся всю дорогу до двери и далее, пока спускался по лестнице, выслушали еще несколько человек из числа арестованных. Постепенно это превратилось в рутину: краткий допрос, быстрое, без задержки, освобождение. Подозреваемые, захваченные в притоне, входили в камеру для допросов вместе с Одалией и сержантом и появлялись вновь спустя каких-нибудь десять-пятнадцать минут лишь затем, чтобы прошествовать мимо нас и захлопнуть за собой дверь участка.

Очевидно, мне бы следовало радоваться этому зрелищу, радоваться и торжествовать. Один момент запомнился мне особенно отчетливо. Когда отпустили Рэдмонда (к его избавлению, как и ко всем прочим, я не была причастна), он прошел мимо и поглядел мне в глаза с этакой усмешечкой, словно говоря: «Спасибо, конечно, а впрочем, за что спасибо, мисс Роуз? Вижу я, не так уж много вы делаете для “друзей”», вот тут-то легкая дрожь облегчения прокатилась по мне: какое счастье, что Одалии удалось добиться свободы для всей этой братии. Перед Рэдмондом мне и впрямь было неловко. Последнее, что он слышал из моих уст, – заказ алкогольного напитка, а затем я вдруг пропала непосредственно перед налетом, оставив его выпутываться как знает. Меня и саму чуть не сцапали, и, попадись я в руки полиции, страх за собственную судьбу, уж конечно, принудил бы меня позабыть о любых принципах, какие у меня были. Увидев, как Рэдмонд беспрепятственно уходит, я на миг возрадовалась и подумала, что, пожалуй, Одалия делает не такое уж плохое дело.

* * *

Вечером, когда события рабочего дня остались позади, мы поехали домой на авто. С тех пор как я перебралась к Одалии, ноги моей не бывало в подземке. И на работу, и с работы мы всегда брали такси. Теперь я вспоминаю об этом и понимаю, как постепенно стирались из памяти образы многих подземных станций, где прежде я часто проезжала, и уже казалось, будто они приснились мне. И вот мы ехали по улицам Манхэттена, а я задумчиво поглядывала в окно такси, собираясь с духом, и спросила наконец Одалию, как она добилась от сержанта, чтобы всех наших отпустили.

– Ты о чем? – переспросила она.

– Ты знаешь о чем: как ты его уговорила? Сержант ведь не из легковерных. – Что ты такое ему сказала?

Одалия отвернулась от окна и пригляделась ко мне. Прежде я не спрашивала ее напрямую, какие истории она выдумывает. Пульс забился чаще: а вдруг я нарушила некое неписаное соглашение? Но ответ Одалии сразил меня.

– Роуз, – произнесла она. – Роуз, ты себе сотворила из сержанта кумира, и очень напрасно. – Взгляд ее вновь обратился к небоскребам, сплошной линией тянувшимся мимо нас. – Лучше бы ты помнила, дорогая: он всего лишь мужчина, – рассеянно пробормотала она.

Больше я к ней с подобными вопросами обращаться не смела, но этот загадочный ответ преследовал меня весь вечер. Неприятное чувство охватывало меня всякий раз, когда я пыталась понять, на что же такое намекала Одалия. В итоге я решила вовсе об этом не думать, но преуспела лишь отчасти: вопрос застрял в голове и продолжал гвоздить мой мозг. Вы же знаете, сомнение подобно разросшемуся сорняку, а избавиться от него труднее, чем от любой другой вредоносной поросли. Оно заползает бесшумно в мельчайшие щели, и его никак не выполоть.

После ужина я уединилась в своей комнате и попыталась успокоиться, читая книги и слушая фонограф. После пяти пластинок Моцарта и девяти глав «Алой буквы» мира я так и не обрела. Со вздохом выключила электрическую лампу и забралась в постель. Было уже за полночь, я очень устала, но изнеможение проникло до мозга костей и отгоняло сон. Обидно, со мной такого никогда не случалось. Прежде у меня был дар – проваливаться в беспамятство, едва голова коснется подушки. Я привыкла рассчитывать на сладостное утешение, которое приносит сон. По правде говоря, за все приютские годы лишь дважды у меня случалась бессонница. И тогда Адель чутко угадывала мое отчаяние и несла вахту вместе со мной, развлекая меня волшебными сказками, чтобы нагнать дремоту. Однажды она даже прокралась в кухню и подогрела мне прекрасный отвар из молока, мускатного ореха и корицы.

Вспомнив об этом, я сообразила, что наша просторная и хорошо обустроенная кухня всегда в изобилии наполнялась припасами: Одалия распорядилась раз в три дня поставлять свежие овощи и фрукты. Там я могла отыскать все ингредиенты, чтобы воспроизвести успокоительное питье Адели, то бишь молоко, корицу и мускатный орех.

Я сунула ноги в тапочки и прошлепала по коридору. Однако, свернув в кухню, обнаружила, что свет там уже горит и внутри кто-то есть.

– О! – сказала Одалия. – Подумать только, тебя ли я вижу!

Она была в кремовом, почти белом атласном пеньюаре, однако задрапировалась в него так, словно это не одежда для сна, а нарядное вечернее платье. Я отметила, как ткань льнет к ее телу в одних местах и стратегически ложится складками в других. С кокетливым девичьим смешком Одалия схватила меня за руку, будто мы по воле случая столкнулись в битком набитом окраинном ресторане. Загорелые запястья выглянули из рукавов, и я заметила, что Одалия вновь надела бриллиантовые браслеты. Эта загадка занимала меня: какое тайное побуждение склонило ее надеть такую драгоценность в ночь?

– Песочный человек так и не явился к тебе на свидание?

Я мрачно хмыкнула.

– Изменил, – сухо ответила я метафорой на метафору. – И тебе тоже?

– Да. Но у меня кое-что есть!

Я рухнула на кухонный стул и посмотрела на Одалию – та стояла у плиты. Что-то в этой картинке не сходилось. Поморгав усталыми глазами, я поняла: никогда прежде я не видела Одалию даже рядом с плитой, не говоря уж о том, чтоб она включила газ и занялась стряпней. Аромат корицы ударил мне в нос, и я вздрогнула в изумлении: запах того самого отвара, который я хотела себе приготовить.

– Поверь, это божественно, – произнесла Одалия, разливая содержимое кастрюли по двум кружкам. Одну она поставила передо мной, и пар влажной улиткой пополз вверх, прямо мне в ноздри. – Осторожно, горячо, – без особой нужды предупредила Одалия, когда я поднесла кружку к губам.