выходит на свободу, спокойно живет и работает в совхозе под Киевом и даже числится ветераном войны. Получает поздравления с Днем Победы, рассказывает на встречах с пионерами о своем героическом прошлом, как воевал за Родину, сражался с немецкими оккупантами и освобождал города. Когда сотрудники органов госбезопасности приехали за «ветераном карательного труда», Васюра долго твердил, что это чудовищная ошибка. Ему опять многие верили.

Когда начнется следствие, Васюра будет продолжать настаивать на своей невиновности. Но это уже не поможет. Факты, свидетельствующие о его преступной деятельности, о совершенных им военных преступлениях, будут всплывать один за другим. Следствие начнет методично копать его биографию и вот что установит. Действительно, офицер связи Григорий Васюра попал в плен к немцам в первые дни войны. В концлагере он добровольно дал согласие работать на немцев. Он закончил школу пропагандистов, потом работал в полиции оккупированного Киева. Отличился на этом поприще, и его назначили командиром карательного батальона, того самого 118-го Schutzmannschaft-батальона.

Бойцы батальона вообще представляли собой очень своеобразный контингент, подавляющее большинство из них отличились во время казни в Бабьем Яру и в других подобных акциях. Словом, немецкое командование собрало особое подразделение палачей и отправило батальон на борьбу с белорусскими партизанами.

На следствии и суде Васюра, конечно, будет продолжать отрицать даже самые очевидные факты. Он будет ссылаться на возраст, на свою старческую забывчивость, а если вспомнит какие-то детали, то только те, которые не касаются Хатыни. Хатынь для него – запретная тема. Он прекрасно понимал, что за совершенное там преступление существует единственная расплата – смертный приговор, который тогда в Советском Союзе выносился и приводился в исполнение.

Постепенно он все-таки начнет давать показания. Он вспомнит, как сжигали некие деревни в Белоруссии, расскажет, какая тогда стояла погода, как каратели сгоняли людей в сараи, потом запирали и поджигали. Но при этом будет уверять, что это другие деревни, не Хатынь. Что касается Хатыни, то он якобы вообще не слышал такого названия.

Для справки: пособники немцев в Беларуси сожгли больше пяти тысяч деревень, вот такая печальная статистика. Что касается населения республики, то, по последним данным, каждый третий житель Белоруссии погиб в годы Великой Отечественной войны. Советский Союз совершенно напрасно не признал акта геноцида белорусов, по сути, это был именно геноцид.

На следствии Васюра выкручивался как мог. Под давлением улик ему пришлось признать, что он не мог не слышать про деревню Хатынь, что карательную акцию там проводили солдаты его батальона. Но, по его словам, он в это время находился у женщины, жительницы деревни, где тогда квартировал батальон, с которой у него была любовная связь.

К его удивлению, эту женщину в скором времени тоже доставили к следователю. Она рассказала, что у нее действительно была любовная связь с командиром 118-го Schutzmannschaft-батальона, но в день уничтожения Хатыни Васюра к ней не приходил. После этого он тут же поменял показания, начал рассказывать, что сам перепутал, был в тот момент не у любовницы, а в отпуске в Киеве, как доказательство – именно в эти дни зачал с женой дочь.

На суде по делу Васюры выступили в качестве свидетелей 26 карателей 118-го Schutzmannschaft-батальона. Их свозили в Минск со всего Советского Союза. Каждый из них к тому моменту уже отсидел за участие в карательных акциях, так что они охотно давали показания. Все свидетели Васюру узнавали, рассказывали, как он отдавал приказы, как именно они формулировались, даже каким оружием они пользовались, когда добивали раненых. Кроме того, против Васюры свидетельствовали жители близлежащих деревень, которые его тоже узнали. Рассказывали, какой он был в то время вальяжный, начищенный, гладко выбритый, в хорошо подогнанной форме, в общем, производил впечатление настоящего немецкого офицера-эсэсовца. Только на суде они с удивлением узнали, что Васюра – гражданин Советского Союза. Все свидетели прямо в зале судебного заседания порывались учинить над ним самосуд, но советское правосудие этого, естественно, не допустило.

После жителей близлежащих деревень стали давать показания уцелевшие жители Хатыни. Их было шестеро – Иосиф Каминский (именно его скульптура с погибшим сыном на руках является сегодня главным символом той самой деревни), Антон Барановский, Александр и Виктор Желобковичи, Владимир и Софья Яскевичи. Еще тогда уцелели две девочки – Татьяна Карабан и Софья Климович. Они в тот роковой день пошли в гости в соседнюю деревню и потому остались живы.

На суде всплывали многие страшные подробности, о них потом предпочитали не вспоминать. Например, как погиб житель деревни Ятко. Полуобгоревший, с сильнейшими ожогами, он шел за карателями и просил его добить, потому что не было уже сил мучиться. Они лишь ухмылялись ему в ответ, говорили: «Да зачем на тебя патроны тратить, ты и так через пару дней умрешь как собака». Так и случилось, он умер через двое суток.

Это был очень тяжелый процесс, драма людей, прошедших сквозь абсолютной ад и увидевших своего палача. В зале заседаний постоянно дежурил врач, он давал нюхать нашатырь очень многим свидетелям. Со времен войны прошло уже много лет, но многим на процессе казалось, словно это было вчера. Для них это стало невероятно сильным потрясением.

Полагаю, каждый из свидетелей мечтал увидеть Васюру и других палачей в петле или у расстрельной стены, но мало кто из свидетелей предполагал, что им спустя столько лет придется выступать на процессе, рассказывать о зверствах карателей. Все люди были уже не молоды, ближе к пенсионному возрасту, здоровье и так не слишком хорошее. О тех событиях они старались не вспоминать лишний раз, чтобы себя не травмировать. И вот представьте себя на их месте – вы вдруг видите, как в зал вводят седого пожилого человека, и в нем вы опознаете того самого холеного, в ладно сидящей немецкой форме командира батальона.

Я не знаю и не берусь судить, что пережили тогда жители тех самых близлежащих деревень и что пережили выжившие жители Хатыни. Догадываюсь, что им хотелось разорвать этого человека на части. Но они сдерживались и давали показания. Например, Софья Яскевич; я не знаю, что ей стоило произнести вот эти слова: «Когда они вошли в дом, я сидела в погребе с картофелем. Они увидели, что все разграблено, и не стали никого искать. Так я спаслась».

А вот показания Виктора Желобковича, тоже случайно уцелевшего в тот роковой день:

«Я закрываю глаза и вижу догорающий сарай, обгоревшие трупы своих сверстников и семьи. Люди хоронят близких один раз, а я всю жизнь как у разрытой могилы».

Вдумайтесь в эти слова. В них, по