– Защищаешь свое наследство? – фыркнула Рина. – Успокойся, я не собираюсь за Ивана Александровича замуж.

– Да уж, я так и поверил. Ты, значит, предпочитаешь главе края этого нищего? – Он мотнул головой в сторону Кирилла. – А как же твоя любовь к драгоценностям? Думаешь, я не знаю? Я все про тебя выяснил… умненькая и расчетливая стерва. Но я сделаю так, что ты уже не будешь годиться для представительских функций. Мой папаша на старости лет стал тяготеть к совершенству… Ну так мы его попортим… – Он повернулся к громилам: – Бейте так, чтобы на лицо пришлось швы накладывать. – С этими словами он отвернулся и пошел к машине.

Рина дернулась. Но один бандит держал ее за руки, а второй не спеша встал перед ней и завел руку для удара. Рина с ужасом смотрела в его лицо. Она знала, что красива, что похожа сейчас на беззащитную русалку, и умоляюще прошептала сквозь сжавший горло спазм:

– Не надо, пожалуйста, не надо…

Но на лице стоявшего перед ней детины не отразилось ничего, кроме сосредоточенности. Он получил задание от хозяина и собирался выполнить его добросовестно, отрабатывая пайку и теплую подстилку.

Рина хотела закрыть глаза, чтобы не видеть того, что через несколько секунд навсегда сломает ее жизнь. Но тело сковало оцепенением ужаса, и потому она видела, как метнулась к громиле тень от стены дома, как большое тело детины в тренировочном костюме врезалось в стоящий у обочины автомобиль, и дико завопила сигнализация дорогого БМВ. Тип, стальными тисками державший ее руки, недоуменно протянул:

– Это чёй-то?

И в ту же секунду Рина упала на колени, потому что он не держал ее больше, а ноги стали как ватные. Она в немом изумлении видела, как Кирилл повернулся навстречу второму громиле, а за его спиной оседал на землю первый, с удивленно-обиженным выражением на лице. Антон, который дошел уже до своей машины, обернулся и сделал было шаг назад, но из окна третьего этажа высунулся здоровый бритоголовый тип и крыл всех собравшихся отборным матом за свой потревоженный БМВ, и где-то на горизонте уже завывали сирены ментов (вызванных, как потом выяснилось, Кирой). А Кирилл поднырнул под выброшенный громилой кулак и в следующий момент рубанул его по шее, а потом уже, крутнувшись как в кино, добавил ногой в живот. Громила рухнул навзничь, и затихшая было иномарка опять взвыла дурным мявом на пару с хозяином.

Бросив взгляд в конец улицы, где появились мигалки милиции, Кирилл подхватил Рину на руки и нырнул в подъезд, дверь ему распахнула консьержка. На лестнице он поставил женщину на ноги, но поддерживал, пока они поднимались по ступеням и в лифте.

А потом Рина лежала на диване, и он заставлял ее выпить тот самый, уже помянутый сегодня Кирой коньяк. Потом Рину тошнило, и она отсиживалась в ванной. Кирилл устроился в кресле, а Кира торчала у окна и рассказывала, что Антон уехал сразу же, как появилась милиция, что менты погрузили в уазик громил, надавав им по дороге тумаков, и тоже отбыли, а один мент все пытался расспросить консьержку о чем-то, но та лишь мотала головой и пожимала плечами, всем своим видом демонстрируя полную неосведомленность.

Вот казалось бы, думала Кира, ведь и Рина, и Кирилл были жертвами нападения, которые вправе рассчитывать на защиту закона. Но ни она, ни он не пожелали связываться с милицией, справедливо полагая, что Антон своих громил отмажет, а от ментов ничего хорошего ждать все равно не приходится. Когда улица опустела, Кира занялась неожиданным гостем. Поила его чаем и допрашивала. Кирилл признался, что с детства занимается карате, правда, сейчас перешел на кунг-фу и даже больше на оздоровительную гимнастику, но боевые навыки все же остались.

Рина осталась ночевать у Киры, отказавшись выйти из дома даже под охраной Кирилла. Она позвонила Ивану Александровичу и рассказала ему о случившемся, не выдержала и разревелась так, что разговор пришлось заканчивать Кире.

Он приехал к ней домой на следующее утро, выслушал сбивчивый рассказ, за которым опять последовали слезы. Рина первый раз видела его в гневе и поняла вдруг, что они с сыном очень похожи. У Ивана Александровича так же побелело лицо и глаза стали бесцветными от ярости.

– Упеку поганца в такую глушь, что кроме коров и бодаться не с кем будет… – прошипел он. – Мало я с ним неприятностей имел. И долги его оплачивал, и с бизнесом разбирался…

Иван Александрович опомнился, совладал с лицом и попытался уговорить Рину не разрывать отношения, но та стояла на своем.

– Вы же понимаете, что я всегда буду бояться за себя, за свою жизнь, – говорила она. – Не хочу стать жертвой несчастного случая или еще чего-нибудь.

Когда он ушел, Рина без сил опустилась на кровать. Укоризненно взглянула на Будду, но тот улыбался невозмутимо, и Рине стало неловко. Собственно, если не считать шока, то она весьма легко отделалась. Весь день она дремала, к вечеру ее одолело беспокойство и стало понятно, что спать она будет плохо. Сперва Рина читала, потом работала, потом писала письма – бодрые и веселые, ни словом не упомянув вчерашнюю историю – Машке и Дуське. Потом все же забылась сном на несколько часов и проснулась как от толчка или словно ее кто-то позвал по имени.

Часы показывали время вполне утреннее – шесть часов. Но над Москвой все еще висело зимнее темное небо. За окнами – несмотря на приближающуюся Масленицу и середину февраля – стояли вполне крещенские морозы, и небо это было ясным и глубоким. Оно имело глубину и бархатистость, словно плащ волшебника. Кое-где на нем посверкивали звезды – загадочно и непостоянно, как и положено, когда речь идет о колдовстве и тайне. Плащ небесный сколот был пряжкой стареющего месяца. Это было, судя по всему, весьма старинное украшение, тускло блестел он на небе, как платина, подернутая благородным облачком времени. Рама делила окно на две половинки, и через недолгое время стало казаться, что картинка разделилась надвое. Правая сторона все еще чернела ночью, но левая обрела глубину и оттенок синего бархата, словно платье благородной дамы. Вскоре и месяц решил соответствовать стилю и возрасту и блеснул белым золотом на сапфировом фоне. Текли минуты, и подол бархатного платья ночи посветлел и обрел лазоревость, не идущую благородным сединам и аристократизму. Наверное, над землей краски восхода были куда богаче, там солнце забавлялось, в который раз перебирая свои кораллы и турмалины, но жители городов не вольны любоваться этими дарами когда вздумается. Мы видим небо по-над крышами соседних домов.

Лазоревая яркость сместилась влево, но небо не желало останавливаться, и теперь его одежда своей бирюзовостью походила на платье молодой женщины, которая собралась поразить нарядом всех своих подруг и кавалеров. И уж наверное женщина эта была блондинкой, раз месяц согласился на роль стильной сережки в маленьком ушке, чтобы соседствовать с золотистым локоном…

Времени прошло немного – часы показали девять с небольшим, но зимнее небо над Москвой обрело оттенок выгоревшего летнего сарафанчика беззаботной девчонки, – блеклая голубизна, кое-где даже с намечавшимися белесыми разводами. Месяц стушевался и не знал, как себя вести, а потому стал бледным-бледным, словно временная татушка, которой недолго уже осталось украшать хрупкое плечо.