И никто не знает, что придумают в очередной раз эти светлые научные умы.

Да, эти боты не могут вынашивать детей и рожать. Но пройдёт чуть больше времени, а может не чуть, а век или два, и их научат. Обязательно.

В этом у меня нет никаких сомнений.

И, честно говоря, я даже немного рада, что, скорее всего, этого не увижу.

Давид приходит ко мне спустя минут двадцать. Он накидывает мне на плечи плед, заботливо укрывает меня им, укутывает, целует в висок. Всё это делает молча. И так же молча просто садится рядом и тоже смотрит на пруд.

- Она хороша? — спрашиваю я.

— Да. Результаты тестирований тоже прекрасные. Первая модель лавбота готова к массовому производству и последующей продажи. Потенциальных клиентов много. Готовы брать оптом. Думаю, что мы выйдем на точку безубыточности уже через год. Отобьём все привлечённые инвестиции.

— Я тебя поздравляю, — безэмоционально говорю я.

— Спасибо, — отвечает он.

— Ты, похоже, не очень рад.

Он поворачивается ко мне:

— Поговори со мной. Скажи, о чём думаешь. Может быть мы мыслим схоже.

— Вряд ли, Дава… — грустно отвечаю я.

— Даже если по-разному, можем постараться прийти к общему знаменателю.

Вздыхаю. Я бы и рада поделиться с ним тем, что у меня на душе, но даже не знаю с чего начать. Но он терпелив и вскоре я выкладываю ему всё то, о чём стала думать после того, как познакомилась со своей материализованной копией.

— Знаешь, — заканчиваю свой рассказ я. — Когда она была картинкой на экране, пусть и объёмной и такой вроде бы настоящей, она всё же настоящей не была. Оставалась анимированной картинкой. И несмотря на то, что я относилась к этой работе более серьёзно и ответственно, чем к любой другой в моей прежней жизни, я всё-таки воспринимала её, как интересную, даже увлекательную игру. А теперь я хорошо понимаю, что это совсем не игра.

Давид внимательно смотрит на меня. Гладит меня по голове. Приятно. Но я сижу, замерев. И просто смотрю на водную гладь пруда, на которой изредка появляется рябь от ветра. Небо пасмурное, вот-вот пойдёт дождь. Давид тоже подумал об этом. Пришёл с тёмно-синим зонтом-тростью. И, прежде чем укутать меня пледом, приставил сложенный зонт к краю скамейки.

— Ты так изменилась… — всё так же глядя на меня, ласково произносит он. — Надо же…

— В лучшую сторону или в худшую?

— В лучшую. Ты будто повзрослела. И вообще у меня в последние пару месяцев такое впечатление, что я общаюсь с женщиной, закончившей если не Сорбонну, то какой-нибудь другой хороший университет.

— Это твоя заслуга, — отвечаю я. — Я в жизни столько не училась. А теперь вон видишь, даже диалог Инны и этой куклы поняла без всяких переводчиков. Сразу. Хотя языков использовалось четыре.

Давид тихо усмехается:

— Забавно, что ты включаешь в них и родной.

— Для этого лавбота родной скорее японский.

— Тоже верно. Но языков использовалось не четыре. А около двух десятков. Впрочем, основной тест была не в этом.

— А в чём? — взглянув на него, спрашиваю я.

— В том, как воспримет клиент-мужчина этого робота при первой встрече и в том, как будет реагировать лавбот на его реакции. Знаешь, такая обратная связь на обратную связь.

— И как результаты?

— В неё будут влюбляться.

Немного молчим. Снова смотрим на прудик.

— Ты уже успел? — взглянув на Давида, горько спрашиваю я.

— Дурёха, — нежно улыбнувшись мне, отвечает он. — Это же ТВОЯ копия. В этом-то всё и дело.

Я рада, что он сказал так. Стало полегче.

— Тогда ты снова плохой тестер, Дава.

— Да, Полинка, — соглашается он. — Потому что предвзят. Но это я запустил этот проект и мне первому и нужно было его протестировать. В конце-концов окончательное добро на запуск массового производства этой модели даст совет директоров. А я — председатель этого совета.

— И когда заседание?

В пруде плавают рыбки. Даже видно их тёмные спинки, когда они мелькают в воде у самой границы с воздухом.

— Послезавтра вечером. В семь. В Париже.

— То есть ты улетишь? Надолго?

Вместо ответа он спрашивает:

— Хочешь со мной?

Смотрю ему в глаза. Он с таким теплом смотрит на меня…

— А ты? — осторожно спрашиваю я. — Ты этого хочешь?

— Очень. И если ты согласишься, я покажу тебе самые-самые красивые места в Париже. Не только Эйфелеву башню.

— Можно я подумаю до завтра?

Вижу, что огорчила его. Но… во мне такие метания, что я боюсь поторопиться с ответом и дать неправильный. В конце-концов наша совместная работа закончилась.

— Конечно, — отвечает он.

Мы снова немного молчим. На этот раз тишину прерывает Давид.

— Тобой сейчас владеют ревность и страх. Поверь мне, это так. Деструктивные чувства. Тем более, что ни бояться нечего, ни ревновать не к кому.

— И чего же я боюсь, по-твоему?

— Ты знаешь, у тебя очень интересные и важные размышления. И я благодарен тебе за то, что ты ими со мной поделилась. Но в них белой нитью везде проскальзывает страх потерять статус женщины.

— Нет, Давид, — качаю я головой. — Не женщины. А любимой женщины. Большая, знаешь ли, разница. Женщиной я, как и другие женщины — останусь в любом случае. Просто для мужского рынка создаётся то, на фоне чего непонятно, зачем женщин вообще любить…

Последние слова я говорю с трудом, потому что в горле ком и я едва сдерживаю слёзы. А когда договариваю, они всё равно соскальзывают по щекам.

Давид ласково вытирает их пальцами, гладит мои щёки.

— Дурёха ты ещё совсем… — тихо и нежно говорит он

А затем придвигается ко мне, обнимает и крепко прижимает к себе.

Так мы и сидим ещё некоторое время. Молча и прижавшись друг к другу.

Мне не спится. Ворочаюсь с боку на бок, то и дело вздыхаю и тщетно пытаюсь держать глаза закрытыми. Уже устала от этих бестолковых попыток заставить себя заснуть. Часто думаю о том, что если бы я могла прижаться к Давиду, почувствовать его тепло, то непременно бы быстро уснула.

Но он спит один. Как-то раз он сказал мне, что даже не представляет себе, как это вообще — спать вместе с женщиной. Когда я спросила, что здесь удивительного, он ушёл от ответа. Ряд тем о нём, о его детстве, отрочестве, с ним поднимать бесполезно: отмалчивается или меняет тему разговора.