Все-таки в работе проверяющего есть своя прелесть, даже в том случае, когда этот проверяющий понятия не имеет, что нужно проверять. А принимающая сторона, в свою очередь, не в курсе, на кой черт этот проверяющий к ним приехал. Если подойти к такой поездке грамотно и не сильно портить людям жизнь, то можно рассматривать ее как двухнедельный отпуск без отрыва от производства.

Конечно, встретили его отменно. То есть именно так, как и должны встречать комиссию, даже когда она в одном лице. Выделили кабинет – несмотря на то, что сами не слишком просторно живут, нашли и стол, и стул – все старенькое, обшарпанное, как, впрочем, и вся наша система МВД, по крайней мере та ее часть, что работает «на земле». В общем, создали все условия, включая чайник и кофе. Работай – не хочу.

Миша, собственно, и не хотел. То, что поездка эта была, по сути, ссылкой, пусть и краткосрочной, отнюдь не настраивало на рабочий лад. Как и тот факт, что шефу явно абсолютно все равно, какие материалы прибудут из этой, с позволения сказать, командировки. Под «шефом» понимался, разумеется, Одинцов. Да и Бурый, в общем, тоже – ему важно было, чтобы Угрюмов не болтался под ногами.

Любому человеку, независимо от того, участвовал он в подобных инспекциях или нет, совершенно ясно одно – для написания хорошего отзыва нужно максимум пара часов. То есть все пишется по шаблону, придуманному неизвестно кем и неизвестно когда. Может быть, еще в царской охранке, или вообще во времена Ивана Грозного. «Работа ведется удовлетворительно, существенных недостатков не выявлено, ряд недочетов устранены в ходе проверки…» Ну и так далее. Добавить пару десятков цифр, взятых из стандартного статотчета, – и справка о проверке готова. Другое дело, если изначально поставлена задача что-либо найти. Тогда приходится копать, искать ошибки – а у кого их нет? Не ошибается только тот, кто вообще ничего не делает. Конечно, находится целый ворох недочетов, сверху спускается букет выговоров, принимаемых с философским смирением, и все успокаивается еще на годик. В настоящий момент Мишка глубоко копать не намеревался, хотя и подумал уже об этом пару раз. От скуки. Делать было абсолютно нечего, телевизор он недолюбливал, ассортимент в местном книжном магазине оставлял желать лучшего, а пара происшествий, на которые его пригласили, оказались настолько банальными и неинтересными, что лучше бы он эти приглашения не принимал. К тому же местные ребята в присутствии инспектора из Москвы проявляли излишнюю нервозность, старались все сделать быстро и хорошо, как следствие – получалось не так уж быстро и через пень-колоду.

Он сидел здесь уже неделю и намеревался честно отсидеть вторую, после чего вернуться в Москву. Одинцов, видимо, тут же отправит его в какой-нибудь другой район, чтобы не мозолил глаза полковнику. Ну, там видно будет.

Зима, затишье… вот весной, там уже начнется работа, там появятся «подснежники»,[1]молодежь начнет, выделываясь перед девчонками, угонять машины, чтобы прокатиться с ветерком до ближайшего лесочка, понаедут дачники, нарушая патриархальное спокойствие городка и вступая в неизбежные конфликты со старожилами, заканчивающиеся, как правило, мордобоем… Пока же здесь совершенно нечем заниматься.

В дверь постучали.

– Да! – после некоторой паузы Михаил разрешил посетителю войти. Паузы как раз хватило, чтобы извлечь из ящика стола стопку отчетов и придать лицу озабоченный вид. Как бы там ни было, но не следует местному личному составу подозревать московского проверяющего в тунеядстве. Даже если на самом деле так оно и было.

В приоткрывшейся двери показалась голова в фуражке родного мышиного цвета.

– Простите, ваша фамилия Угрюмов?

– Точно так, – кивнул Михаил.

– Я из дежурки… там вам звонят, из Москвы.

– Иду.

Двигаясь вслед за молоденьким сержантом, Миша поинтересовался:

– Что-то я тебя раньше не видел.

– Только из отпуска, – вздохнул сержант.

– Сочувствую…

– Спасибо, – улыбнулся тот. – Хотя проводить отпуск зимой и дома – лучше уж на работу. Вон, трубка лежит.

Миша взял трубку, попутно отметив, что аппарат находится еще в более худшем состоянии, чем его собственный.

– Угрюмов слушает.

– Привет, Михаил! – Голос был знаком до боли, и Мишка вдруг понял, что спокойные денечки подошли к концу. Он и сам не мог бы сказать, откуда вдруг родилась такая уверенность, но чувствам своим доверял. Все. Баста. Теперь придется пахать и пахать. И на пахоте этой ему скорее всего предстоит быть лошадью.

– Привет, Геннадий. Что-то случилось?

– Нутром чуешь? – фыркнул Одинцов. – Значит, так, бросай там все на хрен, бери ноги в руки и дуй сюда. Только имей в виду, в управу не суйся, сразу ко мне. Домой то есть.

– В чем дело, шеф?

– Не по телефону. Скажу одно: мы с тобой в жопе, и не только мы. Ты с местными добазаришься, чтобы тебе командировку закрыли неделей вперед?

– Ну… возможно.

– Поверь, будет куда лучше, если уговоришь. Все, когда тебя ждать?

Михаил прикинул расписание поездов, добавил час-другой на возможные задержки – куда же без них, приплюсовал время на дорогу от вокзала до Генкиного дома… получалось, что не ранее чем в два-три часа дня. Завтрашнего, разумеется.

– Ладно, жду.

Уговорить местное начальство поставить в командировочном дату выезда, не соответствующую фактической, оказалось совсем несложно. Более того, начальство было столь довольно скорым отъездом проверяющего и обещанием хорошей справки, что вообще само сходило к секретарю, шлепнуло на командировочное печать и вернуло Михаилу документ без даты выбытия. Мол, что сочтешь нужным, то и сам впишешь.

Учитывая, что Одинцов вряд ли поднимет панику просто так, Михаил пожертвовал энной суммой и приобрел сразу два билета на поезд. Один – по которому и впрямь намеревался ехать, второй – на ту дату, когда должен был возвращаться согласно плану. Причем первый – козыряя удостоверением, бормоча что-то о служебной необходимости… и, в итоге, на совершенно чужую фамилию. Кассир проникся значимостью момента, понимающе кивал и обещал молчать до гробовой доски… то есть скорее всего до ужина, где этот случай после принятия маленькой будет шепотом предан огласке. Но вряд ли информация разойдется быстро и широко.

Дорога прошла нормально, хотя Угрюмов чувствовал себя, как на иголках, и понимал, что его нервозность заметна. Правда, в это время вагоны были полупусты, и два его соседа по купе, откушав водочки, тут же мирно задремали, нисколько не интересуясь окружающим. Это опера устраивало как нельзя лучше. Он и сам не знал, почему столь старательно маскируется, наверное, шло это от рефлексов, от чувства опасности, которое со временем вырабатывается у всех мужчин, которые рискуют по роду работы собственной шкурой. У всех – поскольку те, у кого такого чувства так и не появляется, обычно долго не живут.