Шиза.

Мозгами не лечится. Слишком много в них всего намешано, а нужен один лишь здравый смысл. Поди его разыщи да выковырни. Фарш и то проще провернуть назад.

Сколько раз, глядя из окна лаборатории в Москве, я мечтал выпрыгнуть из него ласточкой и... нет, не полететь птицей, на это у меня и тогда не хватало ни смелости, ни воображения, а просто спланировать вниз и мягко приземлиться, не обязательно даже на ноги... а здравый смысл внезапно подкрадывался сзади и бухтел в ухо: стой, урод, вон дерево какое внизу, как раз проткнешь брюшину и развесишь по сучкам кишки, да, пожалуй, и глаза. А мимо пролетишь – и того не лучше, асфальт. Ты меня слушаешь, нет? В общем, дело твое, а я тебя предупредил...

От тесноты он, что ли, сбежал, мой здравый смысл? Сейчас бы я прыгнул.

И, конечно, испугавшись, сразу юркнул бы в Вязкий мир. Спасать требуху. Ливер важнее полета.

Тьфу. Трус. Мелкий трус. Не плюнуть даже, а молча сморщить нос и пройти мимо. Плевка ты не достоин.

М-м...

Так, проснулся. Сеанс самопобиения окончен досрочно, будем жить дальше, пока сможем... А сможем? Надо смочь.

Если истина и впрямь в вине, то счастье – воистину в отсутствии похмелья. Хотя вчера, если разобраться, мы с Микой и Джо приняли на грудь не так уж много, зато и пойло было выдающееся, богатейшая смесь спиртов и масел, благоуханная, что твой керосин. Клопов бы ею морить, клопы бы сдохли, точно. Жаль, на Ананке нет ни одного – проверить. А мы не дохнем, мы с утра как огурчики, такие же зелененькие...

Нет, это не с похмелья. Это просто утренняя тупость, к завтраку пройдет. Спросонья шиза, затем тупость, нормально. Правильная, проверенная последовательность состояний. Положа сердце на руку... то есть тьфу, ацтекский жрец какой-то... положа руку на сердце, признаемся, что это в порядке вещей, пренебрежем и станем уверенно смотреть в будущее. По утренней тупости оно в самый раз.

Я еще жив.

Я жив...

Уже которое утро подряд я взбадриваю себя этой простенькой формулой самовнушения: я жив, я намерен жить и далее, мое главное дело впереди, я сокрррушу любого, кто помешает...

Тоже шиза, но полезная. От нее не так скоро сойдешь с ума.

– Я еще жив, – говорю я вслух.

Между койкой и потолком полтора метра, и от стены до стены – тоже полтора. Вот в длину моя каюта достигает трех метров с сантиметрами. Это немало, и клаустрофобией я пока не страдаю. А тумбочки у меня нет, как и столика. Нет и шкафов, я не Марджори. Много ли личных вещей у эксмена? Одежда на вешалке, часы в кармане, ботинки на полу. Бритва, бумажное полотенце и зубная щетка – на специальной полке, а жидкое мыло в общей туалетной комнате, на весь жилой сектор один флакон с дозатором.

Еще на стене – карандашная таблица с косыми крестиками, никак не дойдут руки ее стереть. Это я поначалу считал дни, начав отсчет с тысяча первого до гибели Земли – дня нашего договора с Иолантой. Потом бросил.

Надо вставать, не то в уборную успеет выстроиться очередь.

Хорошая у меня каюта. Не самая просторная из всех, но, по крайней мере, не общий кубрик с трехъярусными нарами, где поутру не продохнуть. Далеко не все командиры эскадрилий имеют личные апартаменты, а я имею, хотя всего-навсего командир звена, причем неполного: в нем по-прежнему только я да Джо Хартрайт. Позавчера в ответ на мое предложение Мбога, сверкая белками, полчаса оживленно болботал на невыразимой смеси интерлинга и котоко, а я понял только то, что он обещает подумать и дать ответ сегодня. Очень кстати.

Ибо сегодня прилетает Присцилла О’Нил. Ее знаменитый корвет «Магдалена» должен быть уже на подходе к Ананке. Вот почему мирный светляк ночника померещился мне спросонья тревожным сигналом! Ее превосходительству госпоже адмиралу очень не понравится, что главное по сути подразделение эскадры недоукомплектовано, и она, вставив Марджори здоровенного фитиля за бездеятельность, немедленно доукомплектует мое звено по своему разумению. Как будто мне все равно, кому выпадет прикрывать мой абордаж! Как будто я могу безоглядно положиться на каждого!

Но ей-то что за дело.

Значит, так. Оправиться, умыться и первым делом, еще до завтрака, найти Мбогу и вытрясти из него окончательный ответ.

Ну и иди.

Ну и пошел.

Вход в Вязкий мир – как обычно. Утренняя разминка. Тридцать три шага до уборной – это в нормальном мире, по коридору с двумя поворотами. Телепортацией можно спрямить путь до двадцати восьми шагов, но шаг в Вязком мире короче, так что придется отсчитать все полсотни, разумеется, если не отклоняться от вектора. Вообще-то я могу выписать в лиловом клейстере траекторию любой сложности и вынырнуть именно там, где хочу, – лишь бы хватило дыхания, а топография этой части базы мне хорошо известна, не заблужусь, – но время серьезных тренировок давно прошло. Разминка – другое дело. Вот сейчас я прохожу наискось сквозь стену гальюна и уже могу заранее начать расстегивать штаны, чтобы очутиться перед писсуаром в полной боевой готовности...

Так и делаю.

Хлопок воздуха пугает Илью Лучкина – бедняга даже отскакивает со своей шваброй, едва не теряя контакта с металлическим полом. Ах да, сегодня же четное число, его трудовые будни. А по нечетным гальюны драит Шпонька, и, кажется, завтра кончается его наказание.

Ничего не скажешь, пол чист, пахнет дезинфекцией, а жерла клоак исправно гудят, засасывая воздух на манер пылесоса, – иначе при здешней силе тяжести не оберешься проблем с санитарией. Надо бы для порядка указать Лучкину на какое-нибудь пятно, но придраться к чему-либо не так просто, выдраено на совесть. Неужели таки драил сам?

Похоже на то, хотя и странно. Кроме него, а теперь еще и меня, в уборной никого, хотя обычно в это время не протолкнешься.

– Работаешь? – задаю я на редкость оригинальный вопрос. Надо же что-то сказать, а после очевидного ответа добавить «ну-ну» для полного комплекта начальственной глупости.

– Отбываю наказание, – сдержанно отвечает Лучкин. В глаза мне он не смотрит.

– Ну-ну.

Судя по всему, педагогическая мера дивно подействовала. Может, изменить ему наказание с бессрочной чистки сортиров на долгосрочную? Секунду или две я размышляю на эту тему, потом до меня доходит главное: никакой долгосрочности, а тем более бессрочности, не будет, до контакта Ананке с барьером осталось чуть более трех суток. Потому-то и прилетает Присцилла О’Нил, госпожа главнокомандующая – личный, так сказать, осмотр позиции перед сражением и накручивание хвостов всем, кому ни попадя. Любопытно знать, останется ли она посмотреть издали, как будет развиваться «Эгида» и как мы будем гореть, – или заблаговременно смоется на Цереру?

Хм. Мне-то что за дело? Я не комендант базы и не вице-адмирал космофлота, чтобы трепыхаться перед прибытием начальства, на начальство мне вирусно начхать. Пусть Марджори трепыхается – она, кстати, это и делает, уже вторую ночь не требовала меня к себе...