Повернувшись к клоаке, я намереваюсь заняться тем главным, ради чего сюда пришел, наконец-то начиная мало-помалу соображать, что небывалая пустота в уборной сразу после общего подъема, а главное, образцово-показательный вид Лучкина – не просто так.

Я даже почти успеваю насторожиться.

Поздно.

Удар. Рукояткой швабры, наверное. В затылок.

Вспышка. Тьма.

Никогда не поворачивайся к хищнику спиной.

Никогда не считай безопасным того, кто хоть раз показал зубки. Если ты не один, никогда не расслабляйся. Считай опасным каждого, кто многократно не доказал обратное. Не верь, не бойся, не проси. Главное – не верь.

Я поверил.

Мне следовало раздавить гаденыша еще тогда, когда он кинулся на меня с отверткой. Ничего бы мне за это не было, тем более что не составило бы труда изобразить несчастный случай – не в меру горячий парень сам споткнулся, сам напоролся шеей на свой инструмент, списание в естественную убыль по окончании краткого разбирательства, грозный приказ коменданта о всяческом соблюдении техники безопасности и недопущении подобного впредь... Нет, не захотел... Вернее, мне даже в голову такое не пришло – как будто гиену проще научить мирно жевать траву, нежели убить! Идеалист, гладиатор, образцово-показательный благородный боец из шоу Мамы Клавы...

Там мы действовали наоборот: добавляли публике в кровь адреналина, изображая свирепых человекоподобных зверей, напоказ убивали друг друга и обычно оставались живы. Часто даже здоровы. Искусственная ярость, фальшивые увечья, липовый хруст позвонков... Может, оттого-то мне и нравилось работать в «Смертельной схватке», что она нисколько не похожа на жизнь? В реальности все грубее и проще. Публика глупа: настоящий хищник – не тот, кто рычит и пугает, а тот, кто выбирает момент и бьет наверняка.

Цирковой медведь не теряет медвежьей силы. Он просто становится беспечен. И платит за это.

Сплю я опять, что ли? Мысли, как со сна...

Нет, не сплю.

В затылке – горячее и пульсирующее. Так же пульсируя, то сгущаясь чернильной каракатицей, то рассеиваясь почти совершенно, кривляется тьма перед глазами – но уходит мало-помалу, уходит... Я жив. Меня не добили. Я нужен?

Надо подумать об этом прямо сейчас – но не могу. Потом, потом...

Где я?

Уже не в гальюне, факт. Судя по трехэтажным нарам, в одном из кубриков. А затылок горит... Не хочу его трогать и не могу: руки связаны за спиной и прикручены к стойке нар. Наверное, проволокой – руки режет. А штаны у меня мокрые...

Вот почему меня приволокли в кубрик: в уборной не к чему надежно привязать, лишив возможности телепортировать.

– Не помер бы, – голос над головой.

– Что ему сделается... Во, гляди, шевелится!

Это я шевелюсь? Странно, не заметил... Ладно, поиграем пока по чужим правилам и разберемся, что за игра пошла. Пока ясно одно: ставки крупные.

Болит-то как, господи... Лучшая таблетка от головной боли – пуля в затылок. Слыхали, слыхали...

Удар сзади я Лучкину прощу – в конце концов, сам подставился. Обмоченных штанов – не прощу никогда. Держись, парень. Зря ты не убил меня сразу.

Надо мной стоят двое. Одного я знаю: плотный коротыш, вравший, будто проспал весь перелет до Ананке, по имени... Саймон, кажется. Да, Саймон. Второй – незнакомый крупногабаритный негр, тоже, наверное, из последнего пополнения. Очень светлый негр, наверное, афроамериканец... Гм, а где же гаденыш? Неужели не соблазнился вволю поторжествовать над поверженным обидчиком?

Или я ничего не понимаю в эксменской породе, или у него сейчас дела. Важные дела, неотложные.

Ничего, придет, как только сможет. Примчится.

– Все в порядке? – едва ли не робко спрашивает Саймон, наклонясь ко мне. Участливый какой.

– Воды...

Оказывается, я могу говорить. Это уже немало. Не слишком скоро к моим губам подносят кружку.

– Нет. Побольше. Ведро. На голову.

Запросы... Саймон опорожняет кружку мне в лицо. Ладно и так.

– Жив?

Экий наблюдательный... Но что бы все это значило, кто мне объяснит?

Проходит, наверное, целая минута, пока шалые обрывки мыслей складываются в моей ушибленной черепушке в мало-мальски осмысленную конструкцию:

– Надеюсь, ребята, вы понимаете, что творите...

– Ты гля, он угрожает! – поигрывая заточкой, изумляется негр.

Хочу сделать протестующий жест рукой, но мешает проволока. Резкая и совершенно излишняя боль терзает запястье, зато голова сразу приходит в порядок. По-моему, нет даже сотрясения – не тошнит ни капельки. Или тошнота приходит потом?

Чего зря гадать. Подождем – увидим.

– Ничуть. Я сказал именно то, что сказал. Надеюсь, вы хорошо подумали, прежде чем лечь под Лучкина. Теперь вам самое время подумать, как вы будете оправдываться на суде старожилов. Мне это тоже интересно. Обязательно приду послушать. Нет-нет, я не угрожаю, упаси Первоматерь! Просто так оно и будет.

– Может, и словечко за нас замолвишь на этом твоем сраном суде? – ухмыляется негр.

– Может, и замолвлю, – делаю я вид, что не понял шуточки, – если развяжешь.

Негр ржет долго, с удовольствием. Коротыш Саймон тоже улыбается, но как-то не очень убедительно. Хорошо видно, что ему не по себе.

Еще бы. В открытый космос в облаке снежинок ты не летал? Без скафандра?

Тук-тук-тук-тук-тук... Нет, ребята, это не в голове у меня стучит. Это стреляют – где-то очень далеко, на другом конце базы, звук пальбы с трудом пробирается сюда, изрядно проплутав по коридорам, шахтам и вентиляционным коробам. Вот снова: тук-тук-тук. И все. Кто-то хладнокровно огрызается короткими очередями, не тратя зря патроны. А вот длинная очередь, и, по-моему, бьют в два ствола, но слышно хуже – надо думать, палят в жилом секторе настоящих людей, штаб Марджори в осаде.

Та-ак. Мятеж, значит? Хорошее вы, братцы-смертнички, выбрали время... Но каков Лучкин! Униженный при всех, сумел сохранить влияние на умы... если это можно назвать умами. Страх! Обыкновенный страх стада, влекомого на бойню, когда уже ничего нельзя изменить... но как хочется!

Для полной и безраздельной власти над этим стадом иного не надо: достаточно намекнуть там и сям, что пилоты-де в своих капсулах имеют шанс спастись, когда Ананке наскочит на барьер, зато персонал базы... скорее уж начальство постарается эвакуировать наиболее дефицитное оборудование, нежели несколько сот эксменов, не относящихся к особо ценному имуществу. И эти соображения имеют под собой почву. Эксменов на Земле миллиарды, сотни миллионов из них в принципе годны к работе в космосе, десятки миллионов имеют при этом хоть какое-то базовое образование, сотни тысяч спешно доучиваются, многие тысячи уже работают во Внеземелье...