— Сегодня мы совершим уголовно наказуемое деяние! — сказал Петька Хрущ. — После этого мы станем богатыми и уедем жить в Америку!

— Правильно! — поддержал Васька Кудрявый. — Давно пора совершить, наконец, уголовно наказуемое деяние!

Вдруг распахнулась дверь. На пороге стоял главарь, Яшка Перец. Его лицо было злым, а челюсть квадратной.

— Ага! — протянул он. — Собираетесь совершить уголовно наказуемое деяние? Не получится! Сегодня на смене дежурит Михаил Владиленович Педосин. Он ни за что не позволит совершить нам уголовно наказуемое деяние!

— Придётся его убрать! — сказал Петька Хрущ, почесав квадратную челюсть.

— Это не просто! — злое лицо Яшки Перца задумалось. — Он очень смелый и спортивный.

— Давайте его подкупим! — предложил Васька Кудрявый. Его злое лицо сделалось хитрым.

— Михаила Владиленовича Педосина подкупить невозможно! — твёрдо ответил Яшка Перец. Его злое лицо стало торжественным. — Нет, никогда нам не совершить наше уголовно наказуемое деяние!..»

Озаглавлен сей редкостный в своем идиотизме панегирик самому себе был соответствующим образом: «Будни таможенника Педосина».

Пепа просуществовал на Авиационной таможне месяцев пять, после чего ему нашли непыльную должность в области и он, расчехлив язык, отправился осваивать новые полушария, расположенные ниже поясницы. За эти пять месяцев Педосин успел оказать уважение всему близлежащему и близстоящему руководству, побороться с коррупцией совместно с Юриздицким, а также побороться с самим Юриздицким, которого он впоследствии неоднократно пылко обличал на совещаниях всех уровней…

Рядом с Лосевой и Пепой Пластилином нетерпеливо переступала с ноги на ногу крупная незнакомая женщина-гренадер лет сорока. Матушка-природа наделила её тело богатой грудью, а широкое лицо — усами, которые сделали бы честь если не Тарасу Бульбе, то уж Жоржу Дантесу точно.

Я слегка загордился. По-видимому, Самусев принимал меня всерьёз. Иначе, для чего было пригонять в суд столь внушительную армию придворных шаркунов? Не пожалел Вениамин Игоревич даже надорвавшегося в неравной схватке с коррупцией Юриздицкого. Интересно, а разве недееспособный человек имеет право давать показания в суде? Этот вопрос я задал прибывшему минуту назад Валерию Иосифовичу, а он, в свою очередь, тут же переадресовал его нашему главному оппоненту — Лосевой.

— Почему недееспособный? — засуетилась Лосева. — У Льва Антоновича были проблемы, но сейчас они в прошлом. Ведь так, Лев Антонович?

Юриздицкий услышал своё имя, ожил. Опрокинув скамейку, он вскочил, шумно испортил воздух и проскрипел:

— Коррупция! Коррупция! Всех посажу!

Самусев нервно огляделся по сторонам, затем сделал едва заметный знак санитарам. Те понятливо подхватили под руки забуянившего Льва Антоновича и повлекли его прочь. Лев Антонович обиженно захныкал.

— Жаль! — я лицемерно вздохнул. — Жаль! Такой ценный свидетель!

Пепа хихикнул, но поймав грозный взгляд Самусева, моментально осёкся. Ситуация накалялась. Вакар мужественно прикрыл Самусева от воображаемого врага широкой грудью. Обстановку разрядила девушка — судебный секретарь:

— По делу Сергеева. Проходите.

Вслед за мной и Валерием Иосифовичем в зал заседания просочились Лосева с незнакомой тёткой. Петраков попытался скрыться, однако, Вениамин Игоревич зло подтолкнул его в спину:

— Ты куда? Вперёд!

Уже знакомая мне судья Ирина Максимовна, отдав дань необходимым формальностям, попросила представиться нового участника процесса.

— Я — сотрудник управления, Шкурдодо Евдокия Борисовна.

— Отлично, — кивнула Ирина Максимовна. — Поясните суду позицию управления в деле об увольнении Сергеева Андрея Александровича.

— Управление, — Евдокия Борисовна вытянулась во весь свой немаленький рост, — полностью поддерживает в этом деле позицию Авиационной таможни.

— Ясно, — несколько раздражённо сказала судья. — И всё-таки, зачем увольнение работника, у которого закончился действующий контракт, начальник таможни должен согласовывать с управлением?

Шкурдодо засопела. Усики на её лице задвигались.

— Управление, — твёрдо произнесла она, — полностью поддерживает позицию Авиационной таможни.

После этого заявления Евдокия Борисовна надолго замолчала. Ирина Максимовна, побившись с ней некоторое время, обречённо обратилась к Лосевой:

— Вы хотели пригласить свидетелей? Начнём с начальника таможни.

В зал вальяжно вплыл упитанный Самусев. Ирина Максимовна потребовала представиться, назвать место работы.

— Самусев Вениамин Игоревич. Начальник Авиационной таможни.

Самусев проговорил эти слова с нескрываемым удовольствием. И то, не дворник какой-нибудь!

— Адрес?

— Улица Шкапина, дом 4, квартира…

По лицу Вениамина Игоревич за пару мгновений пробежала целая гамма чувств. Сначала чело Самусева омрачила тень лёгкого изумления. Казалось, он не понимал, почему такой важный человек прописан на такой захолустной улочке, вечно загаженной выхлопными газами тысяч автомобилей. Затем изумление уступило место незаслуженной обиде и, в конце концов, облегчению. Евгений Игоревич вспомнил, что на самом деле он живёт-поживает в симпатичном трёхэтажном особнячке, расположенном в престижном пригороде Санкт-Петербурга. Про особнячок Самусев, конечно, промолчал. Хотя в кругу близких знакомых он не раз выражал неудовольствие по поводу того, что вынужден всячески скрывать сей факт.

— Подумаешь! Разве я не в состоянии себе позволить приличный дом? — обычно негодовал Евгений Игоревич. Я с ним всегда внутренне соглашался. У него зарплата — ого-го какая! Ну, не поест человек лет десять, не попьёт! Не заплатит там за коммунальные услуги! Можно и потерпеть ради особнячка.

— Скажите, — продолжала Ирина Максимовна. — Хорошо ли вы знаете сидящего перед вами Андрея Александровича Сергеева?

— Очень хорошо, — со скрытой угрозой ответил Вениамин Игоревич.

— Ответьте, по каким основаниям вами было принято решение о незаключении контракта с Сергеевым на новый срок?

Евгений Игоревич набрал в лёгкие побольше воздуха:

— Андрей Александрович, несмотря на прошлые заслуги, в последнее время снизил требовательность к себе. Его работа вызывала постоянные нарекания. Мало того, он позволял себе вслух усомниться в законности действий руководства таможни!

Сказав эти слова, Самусев ошарашено присел, согнув колени. Одна мысль о том, что я мог выразить сомнение в законности его непогрешимых эпохальных решений, тяжёлым грузом придавила начальника таможни к полу. Такая наглость, безусловно, подлежала самому суровому наказанию.

— Разрешите вопрос, Ваша честь? — вылез Валерий Иосифович. — Вениамин Игоревич, давно ли Сергеев снизил, как вы утверждаете, требовательность к себе?