Твой отец качает тебя на коленях. Твоя мама сидит в сторонке. Твой вечный спутник — белый кролик — покоится на каменном сиденье. Я смотрю на вас всех — какая счастливая семья. И вспоминаю, когда мы приезжали сюда в последний раз — тот день, когда с нами были Изабелла и Джесси. Тот день, когда мы обсуждали долго и упорно сравнительные достоинства камеры и глаза художника. Я сделал набросок вас троих карандашом на бумаге, вырванной из блокнота твоего отца, — вы сидели почти так же, как сидите сейчас. В тот день Изабелла сфотографировала вас аппаратом твоего отца «Кодак инстаматик».

Следствие

— А теперь, мисс Артур, я бы обратился к проблеме наследства вашего отца. Он, конечно, поименовал вас в своем завещании?

— Да.

— Скажите нам, пожалуйста, сколько вы получите после его смерти?

(Мистер Джонсон встает.)

— Возражаю.

— Мистер Форшо, я надеюсь, мне не нужно снова вам напоминать.

— Приношу свои извинения. Я могу перефразировать вопрос. Мисс Артур, знаете ли вы о каких-то обстоятельствах, которые могли оказать существенное влияние на размеры наследства вашего отца?

— Значительную часть его составляет дом. Я понятия не имею, за какую сумму он может быть продан.

— У меня на уме в большей мере страховка, которая была у вашего отца в момент смерти. Вы знаете, конечно, что суммы страховки меняются в зависимости от некоторых условий?

— Да.

— И что одним из таких условий является преднамеренное нанесение себе увечий?

— Мой отец не убивал себя.

— Я не об этом вас спрашиваю. Знаете ли вы о таком условии?

— Да, знаю.

— Благодарю вас. А теперь, мисс Артур, вы ведь присутствовали при показаниях Гордона Финдлея в ходе данного заседания?

— Да.

— Мистер Финдлей лучше известен вам, как дядя Боб?

— Когда я была моложе, так оно и было.

— Потому что он и его жена помогали присматривать за вами в тех частых случаях, когда вашего отца не было дома?

— Да.

— Значит, мистер Финдлей был близким другом семьи?

— Был.

— Можете вы объяснить, что́ он имел в виду, говоря о проблемах, существовавших в вашей семье?

(Мистер Джонсон встает.)

— Никаких доказательств этого в деле нет.

— Мистер Форшо?

— Хорошо. Пожалуй, я могу задать вам прямой вопрос. Были ли какие-либо проблемы у вас с вашим отцом или вообще в семье?

— Нет.

— Вообще никаких?

— Нет.

— Но вы не часто видели его. Вы жили приблизительно в пяти милях друг от друга и в последний раз видели его за шесть недель до его смерти?

— Я любила отца. Вы не имеете права что-то искажать, чтобы это звучало так, как вам хочется.

— В мои намерения не входит что-либо искажать. Сколько раз вы видели отца в этом году, например?

(Мистер Джонсон встает.)

— Представитель обвинения травит свидетеля.

— Мистер Форшо?

— Я лишь пытаюсь, сэр, установить основу отношений, существовавших между свидетельницей и покойным.

— Для чего?

— Мисс Артур, как мы слышали, упорно утверждает, что ее отец не мог совершить самоубийство. Я бы считал важным, взвешивая такие показания, подумать об основаниях для подобного вывода.

— Хорошо, можете продолжать.

— Благодарю вас. Мисс Артур! Так сколько раз вы видели своего отца в этом году?

— Я не помню.

— Ну, один раз, два раза?

— Больше того.

— На сколько больше? Три, четыре раза? А не посещали ли вы своего отца, жившего в пяти милях от вас в Западном Лондоне, четыре раза в год, пока он не умер?

— Что-то в этом роде, да, но он ведь вечно работал, и я…

— И сколько времени вы проводили с ним в эти три или четыре раза, когда посещали его?

— Несколько часов. Мы обычно ездили куда-нибудь обедать.

— А как часто он приезжал к вам?

— Он не приезжал. Это я всегда ездила к нему.

— Ваш отец никогда не приезжал к вам?

— Нет. Так у нас было заведено. Я любила ездить домой — в этом нет ничего плохого.

— Нет, конечно. А почему ваш отец никогда не посещал вас, мисс Артур?

— Я же сказала: я любила ездить домой.

— Вы ведь замужем, да?

— У меня есть спутник жизни.

— И у вас есть дети, верно?

— Один ребенок — маленькая девочка. Вот почему я так редко видела папу. Жизнь такая беспорядочная…

— Значит, вы, ваш спутник по жизни, ваш ребенок, все вы должны были садиться в машину, несмотря на всю беспорядочность вашей жизни, и ехать к вашему отцу всякий раз, когда вам хотелось его видеть, и никому из вас никогда не приходило в голову, что было бы куда легче, если бы он приехал к вам?

— Послушайте, вы что-то тут наворачиваете. Вы не понимаете.

— Мисс Артур, я должен согласиться с вами: я не понимаю. Однако я бы предположил, что если вы каждые три месяца проводили два-три часа в обществе вашего отца, это не делает вас великим специалистом для суждения о его моральном состоянии и о том, мог он или не мог совершить самоубийство. Вам не кажется это справедливым суждением?

— Я же говорила вам: мы беседовали по телефону по крайней мере раз в неделю.

— Ах да — звонки по телефону. Благодарю вас, мисс Артур, это все.

(Мистер Форшо садится.)

— Вы не хотели бы передохнуть, прежде чем отвечать на вопросы мистера Джонсона?

— Благодарю вас, да.

(Заседание прекращается.)

Пообедав, Холли засыпает на обратном пути в Ноттингем. Я выключаю пленку и еду в тишине, мой мозг занят новой проблемой. Я могла бы позвонить Полу по его мобильнику, сказать, что буду поздно, но это значило бы потерять лицо. Не прав-то ведь был он — значит, он и должен звонить мне первым. К тому же накануне вечером он развеял мое сомнение насчет того, что Диклен Барр мне солгал во время нашего разговора, заявив, что папа, должно быть, говорил с кем-то другим, а не с тем, чье имя мы услышали по автоответчику. Придется мне снова разговаривать с Дикленом Барром — о телефонном звонке, о фотографии, — и разговор этот должен быть лицом к лицу.

Я перестаю думать об этом, пробираясь по путанице улиц и односторонних дорог в центре города. Наконец я замечаю указатели «Кружевной рынок», затем узнаю несколько зданий, понимаю, что я еду параллельно Переходу в Рабочие Дни. Я сворачиваю направо и оказываюсь в конце Верхнего Лаза. Запарковаться тут негде — всюду двойные желтые линии, — но сегодня воскресенье, так что я решаюсь нарушить правила и оставляю машину возле Галерей Правосудия, у музея, находящегося по прямой от гаргульи в виде солнца, откуда начинается переулок, ведущий к дому Диклена. Холли проспала едва полчаса, но впереди поездка в Лондон, и она сможет спать всю дорогу, так что я осторожно вынимаю ее из машины, и она просыпается на моих руках, когда я иду по улице. Калитка по-прежнему не заперта. Я несу ее по дорожке и говорю всякую чепуху — как мы поедем назад и скоро увидим папу, как он обрадуется при виде ее, как она сможет попрыгать на кровати, прежде чем мы двинемся дальше, мы скоро поедем домой, душенька. Папа, домой, папа, домой. Она слушает мой голос, кажется, взвешивает каждое слово, смотрит на мою грудь, постепенно приходит в себя, подпрыгивая в такт моим шагам.