еще очень далеко. Для учеников такая мысль является удручающе пессимистической. Сам учитель однако не пессимист. Он обладает спокойствием человека, поднявшегося на гору и охватывающего взглядом всю страну. Ученики же видят только голый подъем, по которому им предстоит взбираться. Как передать им это спокойствие?.. Но если они не могут смотреть, глазами учителя, то могут видеть его глаза, в которых отражается недоступная для них картина; в его глазах они черпают уверенность, что сам он, знающий истину (а они верят этому!..), свободен от их тревог.

Этой душевной уверенности, этой внутренней гармонии, которую глаза Жюльена Моро искали в глазах Клерамбо, у измученного Клерамбо не было… Неужели совсем не было?.. И вот, глядя на Жюльена со смиренной и как бы извиняющейся улыбкой, он увидел… увидел, что Жюльен нашел ее в нем… И, как путник, поднимающийся среди тумана, вдруг сразу выходит на свет, он увидел, что свет в нем. Свет явился ему, потому что он должен был озарить им другого.

Калека ушел, успокоенный и посветлевший. Клерамбо был как в чаду. Он молчал, весь отдаваясь тому странному счастливому состоянию, которое бывает у человека, лично несчастного, но чувствующего, что он может приобщиться к счастью других, своих современников или людей будущего. Счастье, глубокий инстинкт, полнота бытия… Все живое стремится к нему, но не у всех оно одинаково. Одни хотят иметь; для других видеть значит иметь; для третьих верить значит видеть. Но все они образуют цепь, смыкаемую этим инстинктом: начиная с тех, что ищут только своего блага, блага своей семьи, блага своих соотечественников, и кончая человеком, обнимающим душой миллионы людей, счастье во всем его объеме. А тот, у кого нет счастья, приносит его другим, как Клерамбо, не подозревая об этом: ибо другие видят свет на его челе, когда его глаза еще окутаны мраком.

Взгляд молодого друга открыл бедному Клерамбо собственное неведомое богатство. И сознание возложенной на него божественной миссии восстанавливало утраченную им связь с людьми. Они ополчились против него лишь потому, что он был пионером, Христофором Колумбом, упрямо прокладывающим для них в пустынном Океане путь в Новый Свет.

Они осыпают его оскорблениями, но следуют за ним. Ибо всякая истинная мысль, понятна ли она или непонятна, есть спущенный на воду корабль, который тянет за собой на буксире души, живущие прошлым.

С этого дня он отвернулся от непоправимого факта войны и мертвецов и обратился к живым и к будущему, которое в наших руках. Как ни сильны чары людей, которых мы потеряли, и ни велико болезненное искушение слиться с ними воедино, нам надо вырваться из нездоровых испарений, поднимающихся, как в Риме, над Дорогой Могил. Вперед! Не останавливайся. Ты еще не имеешь права на их отдых. Другие нуждаются в тебе. Посмотри, как они тащатся там внизу, подобно обломкам Великой Армии*, разыскивая среди унылой равнины потерянную дорогу…

* Т. е. армии Наполеона. (Прим. перев.)

Клерамбо увидел, что этой молодежи угрожает опасность отдаться после войны во власть мрачного пессимизма, и был глубоко потрясен. Моральная опасность была велика. Это нисколько не беспокоило правителей. Они были похожи на плохих кучеров, ударами кнута подстегивающих лошадь, чтобы она галопом взяла подъем. Лошадь достигает вершины; однако дорога продолжается, и лошадь падает: на всю жизнь у нее разбиты ноги… С каким одушевлением эта молодежь бросалась в атаку в первые месяцы войны! Потом пыл остыл, а скотина оставалась запряженной в оглоблях; вокруг нее поддерживали искусственное возбуждение, ее суточный рацион окропляли великолепными надеждами; и хотя этот алкоголь с каждым днем все больше выдыхался, она все-таки не падала. Она даже не жаловалась: у нее нехватало сил на размышления; да и кому бы она стала жаловаться? Вокруг этих жертв всем было приказано ничего не слышать: быть глухими и лгать.

Но с каждым днем прилив боев выбрасывал на песок обломки кораблекрушения – изувеченных и раненых, – и через них было вынесено на свет содрогание глубин человеческого океана. Эти несчастные, внезапно оторванные от огромного полипа, частями которого они были, метались в пустоте, не способные жить ни вчерашними страстями, ни завтрашними грезами. И с тоской они спрашивали себя, одни полусознательно, а другие – единицы – с беспощадной ясностью, зачем они зачем вообще живут…

"Poiche quel che e distrutto patisce, e quel che distrugge non gode, e a poco andare e distrutto medesimamente, dimmi quello che nessun filosofo sa dire: a cui piace о a chi giova cotesta vita infelicissima dell'universo, conservata in damno e con morte di tutte le crearute che lo compongono?…" *

* "Если побежденный страдает, а победитель не радуется и вскоре точно так же бывает уничтожен, ответь мне на вопрос, на который ни один философ не дает ответа: для кого приятна и кому нужна злосчастнейшая жизнь вселенной, сохраняющаяся во вред всем составляющим ее живым существам и ценою их гибели?" (Леопарди).

Было настоятельно необходимо ответить, найти им смысл жизни. Человек возраста Клерамбо в этом не нуждается: он пожил, для него достаточно освободить свой ум: это как бы его завещание обществу. Но молодым людям, у которых вся жизнь впереди, недостаточно увидеть истину на поле трупов. Каково бы ни было прошлое, для них важно одно только будущее. Уберите прочь мусор с развалин!

Что причиняет им наибольшие страдания? Само страдание? – Нет. Сомнение в том, ради чего это страдание было принесено в жертву. (Кто станет сожалеть о самопожертвовании ради любимой женщины или ради ее ребенка?) Это сомнение отравляет их; оно лишает их силы продолжать свой путь, потому что они боятся, как бы в конце его их не постигло отчаяние. Вот почему вам говорят: "Остерегайтесь расшатывать идеал отечества? Лучше укрепите его!" – Насмешка! Разве можно сохранить при помощи волевого усилия утраченную веру? Мы лжем самим себе. И мы знаем в глубине души: это сознание убивает мужество и радость.

Наберитесь смелости отбросить прочь убеждения, в которые вы больше не верите! Чтобы вновь зазеленеть, деревья должны сбросить свое осеннее одеяние. Сожгите свои прошлые иллюзии, как крестьяне сжигают сухие листья: от этого лишь пышнее пойдет расти трава и новая вера. Она ждет. Природа не умирает, она лишь беспрестанно меняет форму. Сбрасывайте же, подобно ей, одежды прошлого.

Глядите в оба! Учтите опыт этих суровых лет! Вы