империю. Если бы это оказалось невозможным, то минимальной задачей было взять под контроль Малую Азию от Киликии до Синопа или по крайней мере освободить ионийские города этого региона[654]. После битвы при Херонее Исократ, которому уже исполнилось 98 лет, снова взялся за перо и отправил Филиппу последнее письмо, убеждая его вступить в бой: «Будьте уверены, что непревзойденная слава, достойная деяний, совершенных вами в прошлом, будет принадлежать вам, когда вы заставите варваров – всех, кроме тех, кто сражался на вашей стороне, – стать рабами греков и когда заставите царя, которого теперь называют Великим, делать все, что вы ему прикажете. Ибо тогда вам не останется ничего, кроме как стать богом»[655]. Исократу так и не довелось увидеть воплощение своей давней мечты – он умер вскоре после написания этого письма, – но тщательно подобранные слова предполагают, что среди прочих мотивов персидской кампании стремление Филиппа к вечной славе было, пожалуй, самым сильным[656].

Казалось, наступило самое удобное время для кампании. Недавно умер великий царь Артаксеркс III (Ох). Его сын Арс (Артаксеркс IV) унаследовал трон, но первые годы после вступления на престол часто были тревожными для новых монархов, нестабильность играла на руку врагам[657]. Однако Филипп не торопился с походом. Он был вдали от Македонии больше года, и воинам нужно было немного отдохнуть и провести время со своими семьями. Кроме того, слишком рано было говорить о том, окажется ли Коринфский союз достаточно стабильным решением внутренних проблем Греции. На следующую весну планировалась передовая экспедиция, чтобы обеспечить плацдарм для основного вторжения, которое должно было состояться через год. Но прежде чем Филипп покинул Пелопоннес, он нашел время, чтобы заказать уникальный памятник, который увековечил его достижения и продемонстрировал новый статус Аргеадов как вождей греков. Он был возведен в одном из самых почитаемых священных мест в эллинском мире – священной роще Алтис в Олимпии – и стал известен как Филиппейон.

Филипп уже использовал Олимпийские игры как полезный инструмент пропаганды. Его лошади и колесницы в прошлом выигрывали прославленный оливковый венок, и он чеканил специальные монеты, чтобы отметить это событие. Элейцы, контролировавшие данную область, сопровождали македонян в Лаконию и были вознаграждены новой территорией, отнятой у спартанцев. Теперь они разрешили Филиппу построить монумент в пределах границ святилища Зевса[658]. Для строительства был нанят знаменитый скульптор Леохарес; вероятно, планировалось завершить его к 111-м Олимпийским играм в 336 году до н. э.[659] Если следовать современной туристической тропе, руины Филиппейона окажутся одним из первых зданий при входе в обнесенный стеной Алтис. Он занимал возвышенное место рядом с Пританейоном (где проходил торжественный пир для победителей Олимпийских игр), святилищем героя Пелопса, холмом Крона и храмом Геры, то есть соседствовал с самыми важными памятниками Олимпии. Долгое время были видны только два концентрических кольца камней фундамента Филиппейона, а также несколько оставшихся мраморных фрагментов, но в 2005 году Немецкий археологический институт провел реставрацию круглого фасада, вернув ему часть первоначального величия. На вершине трехступенчатого мраморного подиума установлены несколько вновь собранных ионических колонн, увенчанных секцией изогнутого антаблемента. Когда-то они окружали зал толоса, в котором находились статуи Аргеадов в натуральную величину, расположенные на полукруглом основании. Считается, что изображение Филиппа было помещено в центре, напротив дверного проема. Его отец, Аминта III, и мать, Эвридика, предположительно, стояли слева от него, Александр и Олимпиада – справа. Павсаний сообщает, что все статуи отделали слоновой костью и золотом, такое сочетание материалов называлось хрисоэлефантина и обладало для греков божественным значением. Колоссальный Зевс Олимпийский работы Фидия, установленный в главном храме святилища, был сделан из того же материала[660].

Для тех, кто никогда раньше не видел Аргеадов, а только слышал об их многочисленных победах, позволивших прежде незначительному царству укрепиться и вырасти, это было первое знакомство с царской семьей. Оно сообщало посетителям святилища все, что им нужно было знать: как выглядели члены царской семьи, былые и настоящие, и насколько громко они готовы заявлять о только что обретенной власти над Грецией.

Филиппейон в Олимпии. Sklifas Steven / Alamy Stock Photo

Эта группа статуй демонстрировала династию далеко не полностью. Старшие братья Филиппа, царствовавшие до него, не были показаны, равно как другие жены и дети Филиппа. Александр и его мать Олимпиада имели высокий статус в царском доме, и символическое положение в святилище отражало реальную преемственность власти Аргеадов. Плутарх сообщает, что к этому времени Филипп сильно любил сына. После успеха при Херонее он радовался, услышав, как македоняне в шутку называют Александра своим царем, а Филиппа – своим полководцем. В этом рассказе вполне может быть доля правды, поскольку и Юстин говорит, что Филипп приказал, чтобы к нему обращались не как к «царю Греции» (титул, неприемлемый для греков), а как к «полководцу»[661]. Добрые отношения между отцом и сыном, однако, продлились недолго. Едва достигнув высот взаимного обожания, они вдруг резко испортились.

РАЗРЫВ

Античные авторы сообщают, что источником раздора была женская половина дома[662]. На тот момент Филипп женился уже шесть раз. Одна из царских жен, Никесиполис, умерла вскоре после рождения Фессалоники, и неясно, кто из остальных, кроме Олимпиады и, вероятно, Меды, оставался в живых, но положение Александра давно сделало его мать самой влиятельной из цариц, и она потеряла бы больше всех, лишившись благосклонности супруга. Примерно в 337 году до н. э. в этой шаткой обстановке появилась еще одна жена. Клеопатра была молодой македонянкой знатного происхождения, племянницей и подопечной царского сподвижника Аттала. Древние историки говорят, что Филипп «влюбился в девушку, когда был уже в неподходящем для того возрасте»[663]. Афиней, писавший в начале III века н. э., но опиравшийся на более раннюю биографию Филиппа, сообщает, что «он разрушил всю свою жизнь», когда привел в царскую семью Клеопатру[664]. Новый брак разворошил осиное гнездо тревог, ревности и неуверенности других жен, в первую очередь Олимпиады. Клеопатра воспринималась как откровенная угроза установленному порядку.

В Древнем мире браки заключались как деловое соглашение. Они не имели отношения к делам сердечным, главным считалось деторождение и социальный статус. И хотя нет оснований сомневаться в том, что Филипп влюбился, скорее всего, за этим союзом стояли более веские причины. Во-первых, молодая жена давала шанс произвести на свет больше сыновей. В этом отношении Филипп, насколько известно, не мог слишком похвастаться: у него было всего два сына (Александр и Арридей), один из которых (Арридей) неспособен был самостоятельно править, и три дочери (Киннана, Клеопатра и Фессалоника). Учитывая новую и важную роль Александра в войске, ему, очевидно, суждено было сопровождать Филиппа в Азию; и, хотя это лишь предположение, трудно представить, что его можно было убедить отказаться от грандиозного военного похода и остаться дома. Многочисленные грядущие войны неизбежно подвергли бы риску и царя, и царевича, и Спутники могли беспокоиться о сохранении дома Аргеадов. Позже, когда сам Александр стал царем, Спутники убеждали его жениться перед отъездом в Азию[665]. Во-вторых, важно рассматривать Клеопатру в контексте общей брачной стратегии Филиппа. Каждая из его предыдущих шести жен принесла ему политическую выгоду, и вполне вероятно, что этот последний брак также подразумевал некую практическую цель.

За 20 с небольшим лет Филипп преобразовал Македонию. Его политика строительства государства и армии укрепила и изменила царство до неузнаваемости, взрастила новое чувство национальной гордости среди его населения. Но все это подрывало власть старых аристократических семей и, возможно, привело к затянувшемуся недовольству. Филипп, похоже, намеренно избегал женитьбы на македонянке, чтобы не отдавать предпочтение какой-либо одной семье. Теперь он либо чувствовал себя в достаточной безопасности, либо пытался уладить внутренние разногласия внутри царства, совершив символический акт, который ставил македонян на первое место в царском доме[666].

Предпочтение, которое Филипп оказывал Клеопатре, наряду с присутствием новой и влиятельной македонской фракции в царской семье, в некоторой степени оправдывает опасения Олимпиады. Чтобы подчеркнуть ее обиду, Арриан высказывает предположение, что Клеопатра, став женой Филиппа, сменила имя на Эвридику