class="a">[667]. Это было обычным делом в царственных браках, но выбор имени имел большое значение: Эвридика, мать Филиппа, возможно, умерла незадолго до появления Клеопатры, и принятие ее имени могло указывать на стремление новой жены занять влиятельное положение матриарха семьи. Александр был предан матери, и, очевидно, это заставило его думать не о масштабных политических и социальных проблемах, беспокоивших Филиппа, а об оскорблении матери и перспективе появления еще одного наследника мужского пола. Между отцом и сыном вспыхивали ожесточенные ссоры[668]. А поскольку царь вот-вот должен был надолго покинуть дом, положение Олимпиады при дворе было камнем преткновения. Александр готов был сражаться за то, чтобы оно оставалось главенствующим. Ставки были высоки, не стоит забывать и о вечном страхе перед узурпацией власти, и о непостоянстве благосклонности двора. Вскоре во дворце закипели страсти.

Апогей конфликта наступил уже на свадебном пиру. После простой официальной церемонии, состоявшей в том, чтобы мечом рассечь буханку хлеба, оба супруга съели ритуальные ломти, а затем начался настоящий пир[669]. Все уже изрядно напились, когда поднялся Аттал, чтобы произнести тост. Он призвал македонян просить богов о том, чтобы новобрачные произвели на свет законного наследника. Слова были подобраны откровенно неудачно. Александр, полумолосс, бесстрашно защищавший свою мать и настороженно относившийся к переменам в своем положении, отреагировал немедленно. «А как же я, негодяй! – закричал он. – Ты принимаешь меня за ублюдка?» В ярости он швырнул чашу в Аттала. Филипп, по словам Плутарха, вмешался, обнажив меч не против Аттала, а против Александра. К счастью, он был слишком пьян, а потому споткнулся и упал, не успев подобраться достаточно близко, чтобы использовать оружие. Александр насмехался над ним, говоря: «Смотрите, люди! Вот тот, кто готовится к походу из Европы в Азию, но неспособен перейти с одного ложа на другое»[670]. Это взрывной эпизод. Действия Филиппа нельзя сбрасывать со счетов, как пьяную выходку, скорее всего, это была кульминация утомительного противостояния между ним и сыном. После завершения пира Александр и Олимпиада немедленно покинули двор, отправившись в добровольное изгнание, их честь и статус были поставлены под сомнение, и они уехали в Эпир. Филипп не спешил с примирением и преодолением раскола в царской семье, и обида нарастала с обеих сторон. Близкие отношения Филиппа и Александра так никогда и не восстановились.

КАКОВ ОТЕЦ, ТАКОВ И СЫН

С самого детства Александр относился к отцу со смесью восхищения и обиды. Филипп был для него образцом для подражания, и они сблизились во время совместных военных кампаний. Но успехи Филиппа порождали в юноше опасение, что именно он, а не Александр, сравняется своими деяниями с героями древности. «Мальчики, мой отец успевает все, – говорил Александр своим друзьям, по утверждению Плутарха, – и для меня он не оставит ни одного великого или блестящего достижения, которое можно было бы явить миру с вашей помощью»[671]. После инцидента с Атталом будущее внезапно стало неопределенным, все, над чем работали Александр и его мать, оказалось под угрозой. В изгнании восхищение отцом неизбежно уступило место острому чувству обиды и соперничеству. Всю оставшуюся жизнь Александра преследовал образ отца, которого непременно надо одолеть. Из этого родилась одержимость превзойти его достижения, и, несмотря на колоссальные масштабы собственных завоеваний, этот комплекс не исчезал. Неуверенность пустила слишком глубокие корни в душе Александра. Страхи явились на всеобщее обозрение во время одного из самых противоречивых событий его дальнейшей жизни.

Это произошло на другом пиру, в азиатской цитадели Мараканда (Самарканд) в 328 году до н. э., примерно через десять лет после ссоры с пьяным Филиппом. К тому моменту завоевания Александра казались совершенно невероятными. Он побеждал персов в каждом решающем сражении и принял титул Царя царей. Он продвинулся на север, в Бактрию и Согдиану, чтобы обезопасить Верхние сатрапии империи Ахеменидов, но местные вожди оказали сопротивление. Предыдущий год был тяжелым, поскольку армия боролась с многочисленными повстанцами. Когда ярость сражений пошла на спад, устроили пир в честь священного дня Диониса, и вино лилось рекой. Юношеская воздержанность Александра в питье медленно слабела за годы непрекращающихся войн; вино, часто более безопасное для питья, чем вода, потреблялось в больших количествах.

Царя окружали друзья и придворные льстецы, и в качестве развлечения они с удовольствием слушали стихи, сочиненные одним из поэтов. Тема, однако, не всем пришлась по вкусу: автор высмеивал македонских полководцев, недавно потерпевших поражение от повстанцев. Ветераны сражений были удручены одобрительной реакцией царя[672]. В частности, обиделся на все это Клит Черный. Он был одним из людей Филиппа; его сестра Ланике нянчила маленького Александра, говорили, что он любил ее как вторую мать[673]. В царствование Александра Клит занимал престижные посты, командовал отрядом царской кавалерии, а затем возглавил кавалерию Спутников, однако возраст и здоровье уже давали о себе знать, и это повлияло на решение Александра назначить Клита сатрапом Бактрии и Согдианы. Такое назначение можно было рассматривать либо как большую честь, либо как понижение в должности, и вполне вероятно, что Клит придерживался второй точки зрения. В пылу пира некоторые из льстецов начали утверждать, что деяния Александра более великие, чем подвиги героев прошлого, в том числе Диоскуров (Кастора и Полидевка) и даже Геракла. Клит, полулежа на соседнем ложе, стал роптать на окружающих, говоря, что это македоняне одержали победы, а без них царь – ничто. Разговор продолжался, теперь достижения Филиппа были принижены в пользу достижений Александра. Римский историк Курций, чья «История Александра» является еще одним ключевым источником сведений о правлении царя, дает особенно мрачный и подробный отчет об этом хвастовстве. Александр, как он пишет, начал говорить, что знаменитая победа при Херонее была его заслугой и отец из ревности присвоил себе всю славу. Курций также упоминает эпизод, который невозможно прокомментировать, так как о нем нигде больше не говорится: якобы Александр спас жизнь отцу, когда между македонянами и некоторыми греческими наемниками в армии вспыхнула драка. Филипп упал с коня и, хотя и притворился погибшим, оказался в смертельной опасности, Александр защитил отца, прикрыв его своим щитом и убивая всех приближавшихся. Но, по его словам, Филипп никогда не признавал, что обязан жизнью своему сыну[674].

Выслушав все это, Клит повысил голос, отстаивая доблесть Филиппа и задев самолюбие Александра. Широко раскрытые глаза царя остановились на старом друге, он пытался разобрать каждое его слово сквозь шум пирушки, вино усиливало гнев, создавая ужасный и в конечном счете смертельный коктейль. Клит задел незажившую рану.

Ссора разгоралась, Клит выразил негодование по поводу своего нового назначения. В этот момент Александр, видимо, попросил его уйти, но тот оставался на своем ложе, пока друзья не потащили его к двери. И тогда Клит разыграл козырную карту. Он спас Александру жизнь во время первой битвы в Азии и решил, что настал момент напомнить ему. «Эта рука, Александр, спасла тебя тогда!» – воскликнул он в гневе[675]. Александр отреагировал – для него это был прямой вызов. Он вскочил и стал искать оружие. Вмешались другие гости, пытаясь удержать двух мужчин, сыпавших оскорблениями. Птолемей и Пердикка держали Александра за талию, в то время как остальные прятали оружие, которое он отчаянно искал. Он резко выкрикнул на македонском наречии, призывая охрану и давая команду трубить сигнал тревоги, словно готовился переворот. Трубач внезапно оказался в эпицентре безвыходной ситуации и, к его чести, ничего не предпринял, несмотря на то что Александр ударил его за непослушание. Друзья пытались успокоить царя. «Но его уши были закрыты, он был оглушен гневом»[676]. Некоторые источники утверждают, что Клита почти удалось увести из пиршественного зала, Александр выкрикивал вслед старому воину: «Клит!» Но, когда показалось, что катастрофа предотвращена, Клит вырвался из рук соратников и вернулся. Арриан утверждает, что он воскликнул: «Вот я, Клит, Александр!»[677] Плутарх уверяет, что Клит процитировал строку из «Андромахи» Еврипида: «Как ложен суд толпы!»[678] – упрек Пелея, обращенный к Менелаю и указывающий на дурной обычай полководцев приписывать все победы исключительно себе[679]. Какими бы ни были точные слова Клита, для него они стали последними. Александр выхватил сарису у одного из охранников и вонзил ее