– Не посмел.

– А жить, сотворив такое, смеешь?

После вопроса Андрей как подшибленный упал на колени.

Княгиня тотчас крикнула:

– Господи! Какое лихо сотворилось!

Наконец княгиня замедлила шаги, а увидев Андрея, все еще стоящего на коленях, спокойно сказала:

– Встань! Сознанием вины беды не искупишь.

Андрей поднялся с колен, стоял, склонив голову. Княгиня, продолжая ходить, сказала сокрушенно:

– Понять не могу, пошто ко мне не явилась?

От сказанного Андрей заледенел с головы до пят, спросил срывающимся голосом:

– Неужли не повидала тебя, матушка?

– Не была у меня. Не была! Где она теперь, только Господь ведает. Надо ее отыскать.

– Ищу, матушка! Обхожу женские обители, но нету в них следа боярыни.

– Надо искать. Водятся на Руси обители, в кои не всем пути ведомы. Может, захоронилась в какой и наказала не открывать тайну ее убежища. Немедля игуменью спрошу. Велика твоя вина из-за опоздания, – посмотрела княгиня на Андрея строго. – Согрешил по своему неразумению.

– Замолю грех.

– Да поможет тебе Бог отыскать след Аринушки. Дорога она мне. Сама стану искать. Митрополита попрошу в том помочь. Дай мне слово, что неустанно станешь искать ее.

– Не сомневайся, матушка.

– А теперь ступай!

Андрей, отвесив поясной поклон, направился к двери, но княгиня спросила:

– Сам как житье правишь?

– По-всякому.

– Всегда ли сыт?

– Господь голодом не карает.

– Пошто в рваном одеянии ходишь?

– В сию обитель лесом шел, вот и порушил одежонку.

– В обителях Новгородской земли побывай.

– Отселя туда пойду.

– Звать-то тебя как? Лик в памяти твой сохранился, а имя из нее выронила.

– Андреем крестили в роду Рублевых.

– Ступай с Богом.

Выйдя из покоев игуменьи, Андрей, от пережитого волнения с трудом переставлявший отяжелевшие ноги, пошел в березовую рощу. Подняв голову, подставив лицо под капли дождя, он шептал истово:

– Помоги, Господи, отыскать Аринушку! Помоги, Христос, Сын Человеческий!

Сильное волнение вдруг охватило его, и он, шагнув, упал, уткнувшись лицом в намокшую траву, и уже не чувствовал колючих капель…

Закат при сильном ветре полыхал устрашающим пламенем пожара. От взгляда на шар затухающего солнца начинало мерещиться, что муромские леса окрест монастыря горели бездымным пламенем. Вода в реке, отражая краски заката, переливалась отсветами свежей крови.

В молельне игуменьи тишина. В каморке с низко нависающим потолком темнота, только перед образом Владычицы в серебряном окладе мерцает огонек лампады.

В кресле под чехлом синего аксамита сидела престарелая игуменья, матушка Аскитрия. Снятая с головы камилавка покоится на левом плече. Седые волосы белее снега. Пальцы правой руки перебирают горошины четок. Шевелит старуха губами, но слов выговариваемых молитв не слышно. На коленях раскрытый требник. Не пошла ко всенощной. Не смогла пойти, обезножев от волнений, пережитых из-за пребывания в монастыре великой княгини. Тяготило игуменью то, что не знала она, какова по душевности княжеская жена, а расспросить об этом некого, потому как свитские боярыни все ходят с поджатыми губами.

Все время в тревоге жила игуменья, опасалась, чтобы гостья, приметив неладное в монастырском обиходе, не сообщила об этом митрополиту. Владыка на Руси нынче норовистый,[9]крутой на злобливость. Не понравятся ему донесения княгини об обхождении с ней, и начнут донимать допросами, а игуменье придется откупаться от всяких дознатчиков бочонками с медом и всякими солениями.

Прибыла княгиня с дарственной иконой под позолоченным окладом, осыпанным бирюзой и жемчугом. Вот и кланялась игуменья гостье в пояс. Велика слава Дмитрия Донского, того и гляди, все уделы Руси к рукам приберет.

Сорок пятый год игуменья в монастыре, поднялась по ступенькам крутой монашеской лестницы до звания полновластной его хозяйки. Она сурово и порой бездушно правит монастырем, оберегая суровостью его жилиц от всяких мирских соблазнов. Знает, что не любима монахинями, но знает и то, что страх монахинь перед ее суровостью помогает ей сохранять заведенный на Руси уклад женских монастырей, беспощадный по писаным и неписаным канонам.

Наезд княгини напомнил монахиням о покинутой ими мирской жизни. Вчера княгиня покинула монастырь, а тревожность, которую привезла в его стены, с собой не забрала.

Донесся в тишину молельни звон колоколов. Игуменья, услышав его, нахмурилась. Поняла, что попы, воспользовавшись ее немощью, самовольно сократили продолжительность всенощной. Рассердившись, старуха закрыла требник, а за дверью раздался распевный голос. Получив разрешение, в молельню вошли две монахини. Одна из них сказала шепотом:

– Привели, святительница.

– Кого привели? Толком молви.

– Иконописца, коего Соломония с собой привела. Он в ожидальне, велели ждать твою милость.

– Пособите на ноги встать.

Монахини взяли старуху под руки. Держась за их плечи, игуменья неторопясь дошла до ожидальни и остановилась перед дверью.

Монахини распахнули створки, и игуменья, выхватив из руки молодой монахини посох, шагнула в горницу и увидела стоявшего у окна Андрея Рублева. Старуха осталась недовольна тем, что приветил ее не коленопреклонением, а только поясным поклоном. Усевшись в кресле, сказала монахиням:

– Ступайте.

После ухода монахинь игуменья поманила Андрея рукой:

– Подойди! Благословлю!

Андрей подошел к креслу. Игуменья, благословив, протянула Андрею пухлую руку, он поцеловал ее. Оглядывая пришельца, старуха сухо спросила:

– За каким делом в обитель пришел?

Не дав возможности Андрею ответить, кинула слова:

– Без тебя знаю! Знанием о тебе от великой княгини разжилась. Стало быть, иконописцем обозначил себя? Так, что ли? Молчи! – уже совсем строго сказала игуменья. – Больно шустрый! Осмелился самой княгине просьбой докучать! Смелый не по сословию. С чьей помощью утвердил в себе премудрость иконописанья? Кто помог?