Надеюсь, у тебя, дорогая моя, все в порядке.

Целую в обе щеки. Буду упорно продолжать поиски.

Обманутая, скитающаяся по чужбине, одинокая мать твоя».

– От кого письмо? – томно спросила Адочка. – От кого?

– От мамы.

– А-а, – безразлично протянула она и смиренно замолкла.

Кузина ходила из угла в угол все с тем же отрешенным взглядом, который я заприметила сразу по приезде из райцентра. Воспользовавшись ее спокойным состоянием, я удалилась на второй этаж, продолжать историю любви птичницы и пастуха. Но стоило мне вникнуть в текст и начать писать первое предложение после долгого перерыва, как на лестнице послышались шаги Адочки и лай Афродиты. Кузина села на кровать и вдруг заговорила своим обычным пронзительным голосом:

– Ах, сестрица! Сестрица! Моя дорогая сестрица! Я ничего не могу от тебя скрыть! Ничего! Ничего! – Она прижала руки к груди и выпалила: – Я влюбилась!

– В кого? – удивилась я и тут же спросила: – Уж не в Овечкина ли?

– Да в какого еще Овечкина! Нужен мне ваш Овечкин, как Афродитке пятая нога!

– В Серапионовича? – все больше и больше поражалась я.

– Ой! Нужен мне ваш проктолог! Очень он мне нужен!

– Неужели во Власа? – я растерялась окончательно.

– Нужен мне твой Влас сто лет! Ой! Прости, сестрица, прости! Он хороший – этот твой Влас, но не в него. Не в него я влюбилась!

«Неужели ее угораздило в Иннокентия влюбиться! Бывший бабушкин ученик на глазах превращается в плейбоя! Вот уж не ожидала!» – подумала я и спросила:

– Так кто ж твой избранник?

– Парнишка из магазина. Ну, он еще рыбой торгует. Его Шуриком зовут. Шуриком! Шуриком! Прекрасное имя, правда?

Уж чего-чего, но подобного выбора от Адочки я никак не ожидала! Эта Эльвира Ананьевна имеет какую-то непостижимую способность притягивать к своей ненормальной семейке наших родных и близких.

– Почему ты молчишь? Почему? Ты мне завидуешь? Да?! А еще сестра называется! – и Адочка захлюпала. Рассказывать о моем похищении, о холодном сарае с мышами – короче обо всем, что было связано с вдовицей и ее полоумным сыном, было бесполезно и поэтому ничего не оставалось, как сказать, что я, напротив, очень за нее счастлива.

– Правда? Правда? – и она утерла нос ладонью кверху. – Тогда поедем завтра со мной в райцентр? У меня свидание с Шуриком в магазине. Поедем? Поедем?

– Адочка, я буду тебе только мешать. Поезжай одна.

Тут Ада закричала, что я никогда не помешаю ей ни при каких обстоятельствах, снова начала было плакать, и я согласилась только с тем условием, что сегодня она не будет мне мешать работать.

– Конечно! Работай! Работай! Я тут рядышком посижу, как мышка. Как мышка! – радостно взвизгнула мышка и тараторила без умолку до вечера о достоинствах своего возлюбленного. Ночью я долго не могла заснуть от дикой головной боли, а когда мне наконец удалось это сделать, мне приснился кошмарный сон, будто Шурик привязывает мне на шею камень, а вдовица стоит подле и советует сыну:

– Потежельше, потежельше привяжи, а то всплывет!

Я проснулась утром в холодном поту, спустилась вниз – Адочка вырядилась во все розовое и, видимо, давно поджидала меня.

– Ну, как? Как я выгляжу? – допытывалась она. – Может, мне переодеться во все лиловое? В лиловое переодеться? – Я взглянула на Афродиту – собака тоже была в розовом.

– Нет, не стоит. Тебе очень идет розовый цвет, – сказала я, представив, что придется еще и Фродю переодевать. – Ты вообще сегодня прекрасно выглядишь.

– Правда? Правда? Тогда собирайся быстрее и поедем. Поедем! Я так нервничаю! Это первое свидание за пять лет! За пять лет! – восторженно вопила Адочка, пока я натягивала джинсы.

Наконец мы вышли из дома. Кузина чинно несла на руках Афродиту, чтобы та вновь не почувствовала подлинного вкуса свободы.

На «Гондурасе» стояли староста, бабка Шура и Свинорожка. Они тоже, видно, куда-то собрались, нацепив все как одна пышные юбки с люрексом. Стоило нам только появиться, как они демонстративно отвернулись и зашушукались – не сомневаюсь, что разговор шел о нас.

– Здравствуйте, – как ни в чем не бывало поприветствовала я их.

– Зы-сс, – сквозь зубы ответила баба Шура, не поворачиваясь.

Вскоре подошел автобус. Удивительно, но во вторник народу было столько, что даже на порожке стояли бабки в платках. Адочка забралась на ступеньку, но была вытолкнута самым беспардонным образом Клавдией и бабкой Шурой. Пришлось ждать следующего автобуса. Кузина кричала на всю деревню, грозясь отомстить злобным старухам и поджечь дома подружек.

– Адочка, отнеси Фродю домой. Ее раздавят, – посоветовала я, и она, взяв у меня ключи, скрылась за гаражом.

Пока кузина отсутствовала, на остановку подтянулись Нонна Федоровна с Козлятницей.

– А где твоя сумасъехамшая? – спросила Попова, тревожно озираясь по сторонам.

– Адочка пошла собачку отнести. Сегодня столько народу в автобусе, что бедное животное раздавят!

– Конечно, много народу! Праздник великий! – заголосила Козлятница, она вообще не умела нормально разговаривать – она пронзительно визжала. И если б не ее чрезмерно высокий голос, на нее вообще никто и никогда не обратил бы внимания. Мне она всегда напоминала амебу, неопределенные формы которой можно с трудом разглядеть под микроскопом.

– Какой праздник? Сегодня двадцатое октября, постный день, Покров был четырнадцатого, – размышляла я.

– Во городские! Ну, ничегошеньки не знают!

– Прямо стыдобищчена!

– Сегодня Отдание праздника Сретения Господня! Нехристи! – просветила меня Козлятница.

– Так Сретение Господне 15 февраля, а отдание, стало быть, 22 февраля, – растерялась я, а Козлятница махнула рукой, что означало – «с дураками не разговариваю».

Вернулась Адочка, и товарки немедленно отошли подальше – на безопасное расстояние.

Вскоре пришел дополнительный автобус – снова переполненный. Попова с Козлятницей, увидев, что мы пытаемся залезть в хвост, побежали в первую дверь. Я притулилась на ступеньке, прижавшись к поручню. Адочка не обратила внимания на мою протянутую руку, и тут произошло нечто совершенно необъяснимое (я, по крайней мере, сначала ничего не поняла), из-за чего в задней части автобуса поднялся дикий крик, а потом рев и вопли кузины. Только потом до меня дошло, что же случилось на самом деле.

Адочка, боясь снова быть оставленной в Буреломах, цеплялась за все, что попадалось ей под руки. В конечном итоге она нащупала нечто прочное... Ухватившись за это нечто указательным и безымянным пальцами, она подтянулась, и двери за ней захлопнулись. Потом раздались дикие вопли.

Этим нечто, за что ухватилась моя кузина, оказался раскрытый рот зевающей старухи из соседней деревни. А поняла я это, когда увидела, что нижнюю челюсть старухи тянет к выходу тонкая рука, увешанная браслетами из канцелярских скрепок с сильными, длинными, как щупальца паука кругопряда, до боли знакомыми пальцами. Бабка не растерялась и совершенно не по-человечески, а яко дикая волчица сначала укусила мою кузину за указательный палец, а потом накинулась на руку. Адочка кричала от боли, но старуха на этом не успокоилась и цапнула ее за щеку.