Дело было вечером, делать было совершенно нечего, и Чуев, облизнув губы, прокашлялся.

— Не мысля гордый свет забавить…

— Что вы говорите?

— Нет, это я так, о былом… словом, вниманье дружбы возлюбя, хотел бы я себе представить залог достойнее тебя, достойнее души прекрасной, святой исполненной мечты, поэзии живой и ясной, высоких дум и простоты.

— Вы это серьезно? — полюбопытствовал тот, что сидел справа.

— Это не я. Но так и быть — рукой пристрастной прими собранье пестрых глав, полусмешных, полупечальных, простонародных, идеальных, небрежный плод моих забав, бессонниц, легких вдохновений, незрелых и увядших лет, ума холодных наблюдений…

— Никогда бы не подумал, что наши олигархи пропитаны культурой русской речи, — послышалось замечание сидящего за рулем.

— А как же? — кашлянул Арт. — Нас за это ругают.

— Надеюсь, вам не видно дороги?

— Я словно в задницу провалился.

— Это очень хорошо.

— А вы не любите стихи?

— Они для меня как балет. А балет я ненавижу.

— А в этой машине есть кто-то, кто очарован поэзией?

— Мы, вообще, того прихватили?

— Вы — Чуев?.. Артур… — и тот, кто сидел справа, назвал Арта по отчеству. — Глава «Алгоритма»?.. Это он.

— Еще один вопрос: вас сильно накажут, если вы привезете меня избитым?

— Если быть откровенным, то если босс увидит на вас хоть царапину, нам попадет.

— Ну, тогда я вам вот что скажу… Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог… Где мы сейчас стоим?

— В пробке.

— Ага… Ага… А к филологии вы как?

— Вы мстите?

— Да.

— Не получится. Мы все равно довезем вас в том виде, в каком вы есть сейчас.

— Это очень хорошо. Так вот, не казалось ли вам, что есть какая-то смутность смысла в первых строках: почему, в самом деле, дядя Онегина заставил себя уважать лишь тогда, когда не в шутку занемог?.. Дело в том, что во времена Пушкина слово «когда» чрезвычайно часто применялось в смысле условном, а не временном: «когда» означало «коли», «если». Итак, «Мой дядя самых честных правил, коли не в шутку занемог!» — вот какая циничная похвала заболевшему дядюшке скрыта в мыслях Евгения! Мол, не обманешь, оставишь наследство, а раз так, достоин уважения, поскольку джентльмен… Мы тронулись?.. Его пример другим наука…

Через час машина остановилась в тридцатый, наверное, раз, но теперь, видимо, надолго.

— Что там? — воспользовавшись тем, что Арт замолчал, глухо спросил водителя тот, что сидел справа.

— Жопа там, — озлобленно прохрипел водитель. — «Крайслер» под «КамАЗ» залетел, и теперь один только ряд свободен…

— Можно я передохну? — спросил Арт.

— Я был бы счастлив, если бы вы вообще замолчали.

— Я ненавижу стихи, я их ненавижу, — впервые услышал Артур голос того, что сидел слева, того, кто завязывал ему глаза. — Я бы рвал их и жег, рвал и жег…

— По-вашему, я недостаточно хорошо читаю Пушкина? — возмутился Арт, чуть шатаясь от того, что его спутник нервно ворочается на диване. — По-вашему, хуже Михаила Козакова?

— Когда мы приедем?!

— Оп-па… С трупом дэтэпэ, — поставил точку в их споре водитель. — В общем, готовьтесь на часок противостояния. Но если он будет снова читать, я выйду.

— Я помолчу, мне нужен отдых, — бросил Арт.

— Вы не боитесь ехать с такой скоростью? Сто двадцать во весь рост…

— Сто тридцать, — поправил польщенный водитель.

Их встречал ясный день, когда они въезжали в ограду дома. Артур не видел дня, он для него наступил неожиданно, как ночь. Когда он услышал за своей спиной грохот закрываемых ворот, его голос уже бренчал, как сломанный о колено кларнет:

— Она ушла, стоит Евгений…

— Мне очень жаль, всего-то четыре главы и осталось, — сказал он, когда его взяли под локоть и предложили выйти, не снимая повязки.

— Я их дома дочитаю, — чуть дрожащим голосом пообещал тот, что сидел справа, — если сниму головную боль.

— У вас дома есть «Онегин»?

— Господин Чуев, я терпел три с половиной часа. Не заставляйте меня убить вас за минуту до того, как я ввел бы вас в дом.

— Хорошо.

Он взошел на крыльцо, прошел по мрамору и впервые за все то время, что сидел в машине, увидел свет. Зажмурившись, он закрыл глаза руками. Через минуту зрение восстановилось.

Охрана в форме, прислуга в форме. «Собаки и те, наверное, в форме», — подумал Арт, приближаясь со своими спутниками к лестнице в прихожей.

Поднимаясь по ней на второй этаж, он не без интереса рассматривал картинки на стенах. Теперь понятно, почему на экстерьер не хватило денег. Все было вложено в интерьер. Картинки стоимостью тысяч по триста каждая висели на лестнице. Как висят в парикмахерских образцы фото гомосеков с образцами причесок.

— Не боитесь, что плюну ядом? — не без злобы спросил Арт человека, встречавшего его на втором этаже.

— Зачем бы вам понадобилось плевать в мои пейзажи?

— А зачем вам понадобилось привозить меня сюда против воли?

— К вам эти сволочи применили силу?

Слово «сволочи» в данном контексте совершенно не гармонировало с равнодушной интонацией.

Арт прошел мимо хозяина, приглашенный любезным жестом последнего, и очутился в огромной зале, уставленной вазами с чудной росписью и настенными полотнами. В веренице лохов и знатоков искусства Арт находился где-то между ними, однако без труда рискнул предположить, что все эти излишества стоят огромных денег. У неестественно широкого окна стоит таких же необоснованно великих размеров стол. За ним расположено не по седалищу громоздкое кресло, и в это кресло сел очень маленький человек — хозяин. Контрастируя с обстановкой, он выглядел и нелепо, и зловеще одновременно. Судя по движению его руки, кресло с другой стороны предназначалось Арту. Не желая выглядеть школьником на экзамене, Артур бросил на стол, как это совсем недавно делал Игорь, мешавший ему сидеть бумажник, и закинул ногу на ногу. Он бы выбросил пачку сигарет, если бы курил.

Мысль об Игоре заползла в его голову задолго до того, как он оказался здесь. Он подумал о нем, когда опустился на диван «Бентли».

Зевнув и пустив гулять по зале запах дорогого алкоголя, Чуев размял рукой шею. Его можно побить, сбить машиной, можно убить и закопать на кладбище домашних животных. Но напугать его нельзя. Арт надеется, что напоминающий героя передачи «Большие» клоп в кресле понимает эту простую истину.

— Еще раз здравствуйте, Артур, — и клоп назвал его по отчеству.