– А Саша-то, знаешь, здорово Сергунчика отметелил… – вдруг весело произнесла она в Василисину спину. – Так его разукрасил, будь здоров… С чего это он на него так накинулся, а? Не знаешь?

– Нет. Не знаю… Чаю хотите, Марина? Давайте мы с вами лучше чаю попьем, а то меня прямо знобит-колотит всю…

– А давай! – махнула рукой Марина. – Чаю так чаю. А может, чего покрепче, а? Я сбегаю… Праздник ведь все-таки – мама ваша приезжает…

– Нет, не нужно, что вы… – засмеялась весело Василиса. – Я и так со вчерашнего вечера как пьяная хожу…

Она отошла от окна и не увидела уже, как в дворовую арку напротив их дома вскоре въехало такси, как из него, торопливо и щедро рассчитавшись с водителем, выскочила очень красивая, одетая в стильное черное пальто женщина и так же торопливо пошла в сторону их подъезда и, задохнувшись то ли от спешки этой, то ли от волнения, позвонила в дверь их квартиры. Опрокинув на ходу прямо на Маринины колени горячую чашку с чаем, Василиса снова бросилась на этот звонок, в коридоре столкнувшись с выскочившим из своей комнаты Петькой, и открыла на сей раз дверь быстро, и приняла в свои руки практически рухнувшую в них мать, и все они закричали-заплакали одновременно – и Аллочка, и Петька, и Василиса… Наблюдающие из дверей кухни и комнаты за всем этим безобразием Марина, Лерочка Сергеевна и Колокольчикова тоже от радостных слез не удержались, и только лежащая на своей постели и отдыхающая от массажа Ольга Андреевна почему-то не плакала, а смотрела прямо перед собой и улыбалась грустно. И чувствовала, что именно сейчас, в этот вот самый момент простила своей невестке трусливое ее бегство, окончательно уже простила… А потом, перебравшись с помощью вернувшейся к ней Лерочки Сергеевны в свое самодельное уродливое кресло-каталку и выехав с ее же помощью к ним в прихожую, она даже испугалась за Аллочку, очень испугалась. Потому что Аллочка, увидев ее в этом кресле и моментально все осознав, вдруг сползла из Петькиных и Василисиных рук прямо на пол и ткнулась дрожащей головой ей в колени, и она никак не могла от своих колен ее голову отодрать, чтоб заглянуть ей в глаза и сказать, что она вовсе уже никакой обиды на нее и не держит…

Потом, немного успокоившись и придя в себя, они сидели все в Петькиной комнате вокруг обнимающей своих детей Аллы и сочувственно слушали ее виновато счастливый лепет, состоящий, в сущности, из одних только горестных восклицаний:

– Петечка, боже мой, какой же ты бледный и худенький… Ты болел, да, Петечка? Васенька, а ты как изменилась… А что у тебя с лицом такое, Васенька? Тебя что, ударил кто-то, да? А руки… Вася, какие у тебя ужасные руки… А где ты учишься, Васенька? В какой институт ты поступила?

– Да я не учусь, мам… Я работаю…

– Почему? А, ну да… Это из-за бабушки, да?

– Да, эта девочка работает, чтобы оплатить мне бабушкин массаж… – тихо произнесла в повисшей неловкой тишине-паузе Лерочка Сергеевна. – И не зря работает, между прочим. У нас уже стойкая положительная динамика пошла, знаете ли…

– А еще эта девочка сдает свою комнату постороннему мужчине, чтобы выжить как-то! – быстренько вставила свое слово и Марина. И в голосе ее явственно услышалось, дрогнуло довольно выпукло направленное в сторону Аллы обвинение – не удержалась-таки Марина от эмоций, и даже воспитанное лицо ее от них не удержалось – тут же и проступили на нем некрасиво и зависть, и презрение к этой женщине…

– А вы кто? – испуганно уставилась на нее Алла. – Что-то я вас не припомню…

– Меня зовут Марина. Мой муж как раз и снимает комнату в этом доме…

– А! Фрау Марина! – оживилась вдруг навстречу ей Алла. – Так это вы написали моему мужу письмо? А вы знаете, я ведь очень, очень благодарна вам за это! Сама бы я ни за что не решилась ему про детей рассказать… И вы правы, презирать меня есть за что…

Она снова заплакала и снова начала обнимать лихорадочно и по очереди то Василису, то Петьку, приговаривая сквозь слезы:

– Ну все, все… Теперь все будет хорошо, дорогие мои… Теперь мы будем наконец вместе… Ольга Андреевна, и вас я тоже не брошу, я все, все для вас сделаю, что смогу только…

– Да уж. Сделайте, пожалуйста, – холодно произнесла Марина, надменно улыбнувшись. – Очень меня этим обяжете…

А девочка Лиля Колокольчикова никак в этом взрослом и странном диалоге не участвовала. Лиля забилась маленькой белой мышкой в угол комнаты и плакала как-то совершенно по-взрослому, тихо и жалостно попискивая – так ей мальчика этого, Петю Барзинского, было жалко. То есть не мальчика жалко, конечно, а расставаться с ним было жалко – вот увезет его мама в свою Германию, и все… Она из своего уголка первой и заметила Сашу, уже давно стоящего в дверях и разглядывающего словно издалека всю эту компанию. Вернее, ей сквозь слезы показалось, что он их всех разглядывает. На самом деле он смотрел только на Василису, из-за спины обнимающей ее матери его пока не увидевшую. Лиля тихонько подошла к ней, тронула за плечо и потрясла слегка, и показала глазами на дверь – смотрите, мол, кто еще пришел…

И Василиса встала с дивана во весь рост, и тоже стала смотреть на него, уже ничего не слыша и не видя вокруг себя. Алла удивленно подняла на нее глаза и, проследив за ее взглядом, так же удивленно уставилась на высокого, довольно-таки приятного мужчину в дверях, и сразу отметила вдруг, как сияют у мужчины этого глаза навстречу ее дочери, и подергала ее ревниво за руку:

– Васенька, а кто это, а? Ну, чего ты так застыла-то, Васенька?

А Васенька и впрямь будто застыла. Или онемела на время. Или улетела будто куда… А потом спросила тихо-тихо, одними только губами:

– Ну? Что? Взяли?

– Да, взяли… – радостно ответил ей Саша. – И похвалили очень. И сказали, чтобы я нес к ним в издательство абсолютно все, что у меня есть… Я уж и бумаги какие-то подписал…

– Ну вот, я же тебе говорила, а ты мне не верил…

– Да. Спасибо тебе. Ты ведь не уедешь от меня, Василиса? Ведь не уедешь?

– Нет, конечно… – И, улыбнувшись озорно и счастливо и будто полоснув его по сердцу острым лезвием взгляда монгольских своих глаз, добавила весело и совсем обыденно: – Чего я, дура совсем последняя, чтобы от писателя Александра Варягина уезжать? На сумасшедшую похожа? И никуда я не уеду, и не надейся даже…

– Ты… Ты моя умница… Хулиганка и умница… – расплылся в счастливой улыбке навстречу ее словам Саша. – И еще ты…

– Молчи, я знаю. Еще я этот… Как его… Прерий душистых цветок…

Они говорили все это так тихо и так абсолютно только для себя, будто и не было больше никого в этот момент в комнате. Для них и в самом деле сейчас тут никого не существовало, они никого не видели и не слышали, кроме самих себя, и даже возмущенных материнских восклицаний Василиса в этот момент не слышала:

– Васенька, что ты говоришь такое, Васенька! Опомнись! Как это ты не уедешь? Почему?

– Потому что я прерий душистых цветок, мама! – повторила она уже громче, продолжая улыбаться и смотреть Саше в лицо. – Понимаешь? Потому и не могу никуда уехать…