– Вась! Ты чего это! – вдруг возмущенно подал свой голос из-под материнской обнимающей его руки Петька. – Это же не ты цветок! Это же Колокольчикова цветок! Чего ты примазалась-то! – и, обращаясь к матери, вдруг проговорил виноватой скороговоркой: – Ой, мамочка, а я ведь тоже ехать с тобой не могу… У меня же тут Колокольчикова… Лиля, ты где, иди сюда, я тебя с мамой своей познакомлю…

– Дети, вы что… Нет, погодите, дети… Вы с ума сошли? Что вы говорите такое? Какие прерии? Какие цветы? Еще и колокольчики какие-то… Я ничего, ничего не понимаю…

«Да уж, пора бежать быстрее к Сергунчику… – глядя на все это разворачивающееся перед ее глазами безобразие, подумала грустно Марина. – Хоть он и не молод уже, да наверняка еще и женат… Саша лучше во всех отношениях, конечно, но что теперь поделаешь, раз тут такая любовь-трагедия разыгралась. Про цветы вон чушь какую несусветную несут, как давеча и Ольга Андреевна, еще и про прерии какие-то… А Сергунчик, он ничего! Он ей и квартиру снимет, и поговорит ласково да по-человечески, и не будет на нее смотреть никогда отрешенными, будто затянутыми неведомой пленкой глазами… Хотя вот зря, зря она на Сашу наезжала из-за вечного его сидения за ноутбуком своим! Оно вон как получилось нехорошо, и впрямь из его писанины товар вышел полезный, раз книжки печатать будут… Эх, если б раньше знать…»

Она еще раз вздохнула грустно и двинулась тихонько к выходу – никто и не заметил английского ее исчезновения. В прихожей, одеваясь, она уважительно провела руками по ткани немецкого Аллиного пальто – красотища-то какая, господи… Ну ничего, ей Сергунчик такое же купит! А девчонка, Василиса эта, настоящего счастья и не понимает вовсе, раз с матерью в ее немецкое благополучие ехать отказывается…

А Василиса так и продолжала стоять, улыбаясь блаженно под взглядом влюбленного мужчины, и чувствовала себя самой счастливой девчонкой на свете, и ни с кем больше не хотела делить, кроме этого мужчины, замечательные и такие душистые прерии, в которых расцвела она цветком, имя которым – любовь…

Ольга Андреевна смотрела на нее из своего кресла, улыбалась и кивала понимающе – она и раньше знала, что именно так все случится. А как только услышала вчера от Мариночки про Василисину любовь, так и догадалась уже окончательно и бесповоротно, что никуда ее внучка не уедет. И без мудрых объяснений Лерочки Сергеевны догадалась. Просто умом принимать сразу не захотела, но, как никто другой на свете, внучку свою поняла. Потому что от ее сына достался характер внучке, железобетонно-чувствительный, особенный такой характер…

Только Аллочка ничего, ну совершенно ничего не понимала, она все твердила и твердила удивленно одни и те же словно заранее заученные ею фразы и все взглядывала на дочь жалко и просяще снизу вверх:

– Ну как же так, доченька… Ну что ты говоришь такое, Васенька… Как же ты не поедешь со мной… Что же я теперь Руди-то скажу, господи…