Два часа спустя я вручила доктору Розену распечатанный текст этого письма.

– Прочтите, – сказала я. – Начните со второго параграфа.

– «Мне категорически необходимо жениться на еврейке», – прочел доктор Розен и поднял голову.

– А что это он о браке заговорил? Вы же с ним трахались – сколько там, раз шесть? – поинтересовалась Нэн.

– Пять.

– Он просто испугался, – поделилась мнением Марни. Эмили и Реджина согласились.

– Белые такие странные люди! – хмыкнула Нэн себе под нос, блестя золотыми серьгами-кольцами, поймавшими солнце.

Паника металась во мне, из-за нее трудно было усидеть в кресле и выслушивать то, что все говорили. Как они могут быть настолько спокойными?! Ведь Стажер собирался упаковать все удовольствие и свободу и увезти их от меня в своей дорогущей черной машине.

– Вы этого не знаете, – сказал доктор Розен.

– О, вот уж всласть поухаживали за мной мужчины-евреи! Столько добра мне сделали! Благодарствую, доктор Розен!

– Это действительно принесло вам много добра. И вы не знаете, что случится дальше.

Я знала, что в следующий раз, придя в эту дурацкую комнатку четыре на четыре метра, я буду сидеть в куче собственных сердечных травм, отшвыривая прочь коробку с салфетками и заливая слезами лицо.

Когда два дня спустя Стажер в последний раз подкатил к офису, его улыбка выглядела фальшивой и не выдавала ни намека на фирменное нахальство. Его объятие было тем быстрым формальным прикосновением, какое дарят, к примеру, двоюродной бабушке Беатрис. Жар и обещание секса больше не согревали воздух между нами.

Он повез меня в кафе «Сай» в Линкольн-парке, где мы заказали по отдельной порции сашими-роллов. Я не стала брать креветки, чтобы доказать ему, какой хорошей еврейкой могла бы быть. Я позвонила Рори из туалета, где по миниатюрному саду камней тихонько журчала вода.

– Я чувствую надвигающееся «прощай навек».

Мой желудок завис на вершине горы, готовый сорваться в свободное падение. Рори велела дышать и оставаться открытой для любых возможностей.

– Может, он попросит тебя сменить религию, – предположила она.

– У нас ничего не получится, – сказал он, останавливая машину перед моим домом в конце вечера.

Я спросила, почему мы не можем просто общаться. Он покачал головой, утверждая, что было бы неправильно вводить меня в заблуждение. Я сказала, что подумываю принять иудаизм.

– Ты католичка.

– Я не ходила к мессе много лет, и из меня вышла бы замечательная еврейка. Я ненавижу ветчину. Я буду водить детей в синагогу. Научусь играть на шойфере.

Уголки его губ поползли вверх, но это была не настоящая улыбка. Это была усмешка, полная жалости.

– Я серьезно! – горячилась я. – Я не говорю об интернет-курсах для обращенных. Я пойду в Анше-Эмет или КАМ Исайя[40]. Пройду микву и бар-мицву…

– Бат-мицву.

– Буду соблюдать кашрут, печь халу, сделаю обрезание…

– Извини.

Я захлопнула рот и уставилась вперед, на то самое место, где он впервые поцеловал меня, где мой аппетит увял, где началось то, что я называла нашим «романом», но впоследствии было низведено до «потрахушек».

– Ты можешь подняться ко мне еще на одну ночь?

– Давай не будем превращаться в карикатуры на самих себя.

Следующим утром из своего кабинета я звонила доктору Розену, моля его перезвонить. Я не могла ждать следующего сеанса. Он был нужен мне сейчас. Когда он позвонил, я разрыдалась в трубку, прося его объяснить, почему. Почему Стажер не захотел быть со мной? Почему я снова звоню ему и пла́чу? Почему мне надо было родиться католичкой? Почему родители назвали меня в честь Христа? Я накручивала на палец телефонный шнур и вслушивалась в отголоски надежды в ответах доктора Розена. Ничто из сказанного им меня не успокоило. Он спросил, становится ли моя жизнь лучше, чем перед тем как я начала лечение. Да, моя жизнь теперь была лучше, чем прежде – я ощущала близость к нему и товарищам по группам. Клэр знала о моих группах и моем выздоровлении.

– Мне нужна дополнительная помощь. Что-то большее. Должно быть что-то большее… Может быть, в работе с вами я достигла потолка, доктор Розен.

Я понятия не имела, о чем просила. В мыслях не было связности – я лепетала в трубку, пытаясь как-то отогнать печаль. Указательный палец под петлями черного телефонного шнура побелел.

– Есть у меня одна мысль. Мы можем поговорить о ней завтра в ваших группах.

Я судорожно вздохнула.

– Что у вас на уме?

Мое сердце воспрянуло при мысли, что найдется какой-то короткий путь через сердечную боль.

– Мы сможем обсудить это завтра.

Что он планирует? Индивидуальные сеансы?

Match.com[41] для сексуально анорексичных женщин?

– Дайте хотя бы намек какой!

– Увидимся завтра.

Я пришла в приемную за десять минут до начала, с лицом напряженным и пятнистым от слез. Рухнула в кресло напротив книжных полок из ДСП и закрыла глаза. Когда кто-то прошел в дверь приемной, приоткрыла один глаз, рассчитывая увидеть Карлоса или Патрис, но это оказался высокий мужчина в сером деловом костюме, державший в руках коричневый кожаный портфель. Типичный юрист или финансист. Лет на десять старше меня.

Я и забыла, что доктор Розен объявил, что у нас будет новый член группы.

– Я Рид, – сказал он, протягивая руку, словно мы были на коктейльной вечеринке. Я не поднялась, но ответила на рукопожатие и почувствовала, как что-то промелькнуло в воздухе, когда ладони встретились. Его волосы цвета соли с перцем были коротко подстрижены на висках и чуть длиннее на макушке, а ботинки начищены до такого блеска, что я увидела в них отражение своего печального опухшего лица. Разумеется, заметила и золотой браслет на левой руке, и ямочку на левой щеке, когда он улыбнулся. Через пару секунд доктор Розен открыл дверь, и мы потянулись за ним в групповую комнату. Не успели мы сесть, как пришли Карлос и Патрис.

– Что это такое? – Рид указал на пурпурное махровое полотенчико для рук у меня на коленях. Я носила его с собой с тех пор, как Стажер бросил меня на тротуаре у моего дома.

– Это моя траурная тряпка. Меня только что бросили, – я ухватила нитку ногтями указательного и большого пальцев и дернула. Вытащила еще одну, потом еще. Вскоре отдельные пурпурные нити крест-накрест легли на мои колени. Пара штук спланировали на пол. Пока я их дергала, горячие слезы покатились по щекам. Находя дело рукам, я себя успокаивала, а выдергивание нитей из ткани помогало разбивать гнев на микродозы. Патрис пустила по полу к моему креслу коробку с салфетками. Я пинком отшвырнула их.