– Тебе нужно немного поспать.

Она коротко и резко рассмеялась.

– Не думаю. Я посплю, когда снова окажусь на «Завете».

Какое-то время они сидели и перебрасывались ничего не значащими фразами. Заодно они прислушивались – не раздадутся ли голоса, или хотя бы эхо. Этого не происходило, и гадая, чем следует себя занять, Уолтер подумал, что можно попробовать флейту. Он вспомнил о необычном контрапункте рук-дыхания, когда играл с Дэвидом, и сделал попытку воспроизвести несколько нот. Они прозвучали тихо, но неуклюже и неумело. Его смущение было очевидным.

Дэниелс удивилась его неожиданным, не проявлявшимся ранее умениям, и посмотрела на синтета с интересом.

– Неплохо.

– Нет. Это было ужасно, – Уолтер посмотрел на инструмент с отвращением. – Это даже не было оригинально.

– Это не было ужасно, – настояла Дэниелс, – и музыка не должна быть оригинальной, чтобы доставлять удовольствие. Если бы дело было в этом, не существовало бы такой вещи, как записи. Были бы только импровизации, – она указала на флейту. – Продолжай.

Он все еще колебался.

– Я не могу воспроизвести точно то, что я хочу воспроизвести. И это не ошибка памяти, – он попытался объяснить, что имеет в виду. – Это нехватка чего-то другого.

– Тогда попробуй что-нибудь свое, – предложила она.

Его голос прозвучал напряженно.

– Меня не запрограммировали, чтобы я мог творить.

– Возможно, – допустила она, – но тебя запрограммировали, чтобы ты мог учиться. Ты знаешь методику. Пытаешься и ошибаешься. Сохраняешь то, что работает, отметаешь прочее. Эксперименты ведут к открытиям. Так что – экспериментируй. Если это поможет, притворись, что меня тут нет. Я здесь не для того, чтобы тебя судить.

– Я не могу притвориться, что тебя здесь нет, когда ты сидишь рядом со мной, – он снова улыбнулся. – Это тоже требует творческих способностей, которыми я не владею.

Она вздохнула.

– Просто попробуй снова. И не волнуйся о реакции с моей стороны.

Получив ее одобрение, он подчинился. Поначалу колеблясь, он стал проявлять первые признаки растущей уверенности. В обширном зале мягко прозвучали несколько нот. Они слились в музыкальную фразу. Чувствуя изумление, он сделал вторую попытку. На этот раз ноты сложились в узнаваемую мелодию. Он не слышал ее прежде – ни во время встречи с Дэвидом, ни на корабле, ни где-то еще. Она была новой.

Она была его собственной.

Приободренный, он продолжил. Хотя сам он этого не распознал, нежная мелодия оказалась удачной и эффективной колыбельной. Дэниелс, которая смотрела и слушала, сама не заметила, как ее глаза начали закрываться. Ее голова опустилась к груди, поднялась обратно, но снова упала. В следующий миг она крепко спала.

Не отрывая от нее взгляда, Уолтер продолжал играть, и его пальцы танцевали над отверстиями флейты. Он продолжал играть и экспериментировать. Простой инструмент не обладал достаточной мощностью, чтобы заполнить музыкой весь зал, но Уолтер старался.

Цепочка одинаковых отметин на стене коридора казалась бесконечной. Они указывали путь Розенталь, пока она вела по отметкам кончиками пальцев и ее рука поднималась и опускалась вслед за метками. Исследование увлекло ее, и ей не пришло в голову, что зал с куполом остался далеко позади.

Какой-то звук справа заставил ее остановиться. Звук был знакомым, почти манящим. Перехватив винтовку, она пошла туда, где он становился громче. Журчание бегущей воды осталось тихим и нежным даже тогда, когда она вошла в новый зал, потолок которого находился настолько высоко, что она едва могла различить его в неверном свете.

Она медленно обернулась вокруг своей оси, восхищаясь вертикальным садом, раскинувшимся в этой высокой комнате, где растения карабкались по стенам. Или, что вероятнее, свешивались вниз, поправила она сама себя. После того, как на протяжении многих часов нечем было питаться, кроме упаковок с неприкосновенным запасом, наличие нескольких разновидностей разноцветных свежих фруктов, поблескивающих каплями влаги, искушало. Но Розенталь искушению не поддалась – она видела уже слишком много сюрпризов, припасенных на этой планете. «Вероятно, фрукты не содержат ничего более угрожающего, чем мякоть и семена», – сказала она себе. Однако проверять у нее настроения не было. Не на живых существах, подумалось ей.

Вот Уолтер – другое дело.

Положив винтовку так, чтобы на нее не попала вода, Розенталь подошла к ближайшему журчащему каскаду. Она вытянула руку и позволила прозрачной жидкости стекать по коже. Вода была прохладной, и холод бодрил. Сюда она попадала из того же источника, что и в колодец? Если так, то ее можно пить. А если это собранная дождевая вода – и того лучше. Поколебавшись еще секунду, она сложила ладони чашечкой, наполнила их под струями и отпила. Насколько она могла пока сказать, вода была ровно тем, чем казалась.

Розенталь нагнулась и подставила лицо под холодный каскад. Это было более, чем освежающе – она словно омолодилась. С улыбкой она закатала рукав и вытянула руку, поврежденную в схватке с неоморфом. С помощью другой руки омыла рану свежей водой. Она почти чувствовала, как зарастает разорванная кожа.

Тут раздался еще один звук, и произвела его не бегущая вода.

Смаргивая капли с ресниц, Розенталь обернулась. Поначалу она была не уверена в том, на что именно смотрит, хотя существо находилось довольно близко. В тусклом, неверном свете оно было слишком бледным, чтобы можно было быстро разобрать детали. Когда же ее зрение прояснилось, она разглядела белый покатый лоб, с которого стекала вода.

Она узнала неоморфа.

Ее взгляд метнулся туда, где она оставила винтовку. Оружие было близко, почти под рукой. Розенталь метнулась к нему.

Существо схватило ее за голову и подняло над землей. Несмотря на боль в шее, Розенталь вцепилась в костистую лапу и попыталась вырваться. Без особых усилий неоморф швырнул ее через всю комнату.

Когда она неуклюже врезалась в стену, брызнула кровь. Что-то хрустнуло, отчего тело Розенталь пронзила мучительная боль. Со сломанной спиной она не могла двинуться и только смотрела со смесью ярости и страха, как существо приближается к ней.

Почти человеческий рот, полный зубов, широко открылся.

***

Звук падения заставил Дэвида остановиться и повернуть в нужную сторону. За десять лет он выучил каждый звук, каждый тихий скрип или потрескивание, какие только раздавались в массивном здании. Сейчас прозвучало что-то новенькое. Звук донесся из зала, который Дэвид называл Дождевой Комнатой. Вероятно, название было слишком детским, но Дэвиду оно нравилось.

Со свойственной ему осторожностью он приблизился к входному проему, заглянул внутрь, и у него перехватило дыхание.