Эндрю промычал что-то в протест, но согласился.

– Тогда до вечера. – Улыбнулся он и помчался в квартиру.

Вильгельм стоял напротив в тени дерева, пока в комнате не включили свет и Эльгендорф не убедился, что друг в безопасности.

Он решил, что больше не вернется в клуб. Что больше никогда не примет приглашения Марка или Габи. Даже их общее приглашение. Даже прогонит, если они вдруг припрутся в его пентхаус. А если надо – отравит их же наркотической мешаниной, чтобы избавить мир от маленькой крупинки раковой опухоли.

И что точно бросит пить.

Глава тринадцатая

Вильгельм ходил по студии из угла в угол, проверяя, все ли инопланетные штуки убрал в кладовку. По углам студии валялись листы, краски, кое-где даже готовые работы, сложенные стопкой. Через панорамные окна, за которыми шумел вечно бодрствующий Нью-Йорк, не засыпавший даже в те часы, когда огни в домах выключались, а фонари на улицах начинали зевающе мигать, лучами влетал свет, пробивавшийся сквозь тучи. От дороги шел пар, поднимавшийся над головами снующих туда-сюда людей прозрачным туманом. Дождь шел весь день.

Студия находилась на одном из последних этажей многоэтажного дома, почти небоскреба. Весь город оттуда как на ладони, яркий, пахучий и фальшивый, хотя он и был лучше Лос-Анджелеса, где каждый второй – суперзвезда, главная мечта которой никогда не сбудется.

Стоя у панорамного окна, Вильгельм часто вспоминал офис в Академии. Его Академский кабинет, в отличие от студии, обшитой панелями под кирпич, был белый и стеклянный. На полу ее вместо красок валялись разбросанные таблетки и договоры, шприцы и ненужная канцелярия. После того как Эльгендорф покинул Академию, он не снял ни одной квартиры с белыми стенами – цвет напоминал ему об ошибках прошлого.

– Надеюсь, он приедет, – выдохнул Вильгельм и, налив в рюмку яблочного сока, плюхнулся в кресло, стоявшее у окна.

Под окном, по дороге, носились желтые такси, бездомные коты, люди в куртках и плащах, прикрывавшиеся от моросящего дождика утренней «Daily News» или же слегка потрепанной «The New York Times». Сам же Эльгендорф почитывал только «The Village Voice», номер которой лежал на кофейном столике у стены. Рядом стояла пепельница, усыпанная окурками. Почитатель закурил сигарету и посмотрел в окно. Обычно Эндрю был пунктуален, но в этот раз опаздывал.

Через какое-то время в дверь позвонили. Нажали на звонок пару раз, оба осторожно, будто боясь спугнуть хозяина.

– Открыто! – крикнул Эльгендорф, проснувшись. Спина затекла от сидения в неудобном положении. Он и не заметил, как задремал.

В своеобразной прихожей, образованной передвинутым к двери шкафом, послышались неуверенные хлюпающие шаги и шелест плаща.

– Как ты приехал? Я не видел такси, – спросил Вильгельм и зевнул, прикрыв рот рукой.

– А ты высматривал меня в окно? – пробормотал Эндрю, пытаясь выпутаться из плаща. – Вот почему Роджер выше меня на голову, а вещи свои все равно мне сплавляет?

Вильгельм взял со стола стакан, залпом, по привычке, допил сок, и направился к Эндрю. Рядом с парнем стояла его сумка – костюм все-таки принес.

– Давай, помогу, – сказал Почитатель и потянул за рукава. – А что ты тогда носишь его, если он велик?

– Дань уважения брату. Это, как, знаешь, как когда мама дарит тебе ужасный свитер на Рождество, а ты все равно носишь его, чтобы ее не расстраивать, – засмеялся Эндрю и взял в руку сумку. – Давай уже я заброшу в машинку костюм, а то от него грязью за километр несет.

Вильгельм ответил кивком и указал парню на дверь в прачечную, чуланчик, в котором раньше прятал посетителей от надоедливых поклонников. Слова про свитер Почитатель пропустил мимо ушей – матери у него, как и у всех жителей Альянса, не было, и подобных обязательств, соответственно, тоже. Все-таки жить легче, когда ты рождаешься из пробирки.

Эндрю чем-то шуршал, сыпал, в машинке что-то булькало и прыгало. Вильгельм подошел к виниловому проигрывателю и достал коробку пластинок, стоявшую у журнального столика с цветами. Некоторые пластинки даже подписаны исполнителями.

– Эй, какое у тебя сегодня настроение? – крикнул Вильгельм, пытаясь заглушить работающей машинки. Он-то ее вообще редко включал – привык грязные вещи просто выкидывать, если они ему не особенно нравились.

Эндрю вышел из комнаты и посмотрел на друга.

– Ну, ночью я спас парня от смерти, утром меня облила машина, днем я разругался с хозяином булочной у чуть не вылетел с работы, а сейчас пришел в гости к известному художнику, о моей дружбе с которым никто не знает. Пожалуй, настроение «непостоянное», – важно высказал Эндрю, а потом рассмеялся.

– И что ты прикажешь ставить тогда? – усмехнулся Вильгельм, все еще сидя на корточках у огромной коробки пластинок. – У меня нет пластинки под названием «Непостоянство – не порок».

– Мадонна есть или Майкл Джексон?

Вильгельм порылся в пластинках, перебирая рок-группы и какие-то записи классических концертов.

– Есть все пластинки Джексона и одна Мадонны. Зато могу похвастаться полным собранием The Rolling Stones, если тебе интересна моя коллекция, – ответил Вильгельм, вытаскивая из коробки «Thriller». – Ты только очень долго не стой у двери. Там может быть плесень.

Эндрю опустил засученные рукава. На плече его проглядывала татуировка, уже немного выцветшая и нуждающаяся в коррекции.

– Может, выпьем? – по привычке сморозил Вильгельм. Эндрю улыбнулся.

– Только если яблочный сок, который стоит рядом с окурками.

– Без окурков, я держу сигареты далеко от еды.

– Сойдет.

Вильгельм поставил пластинку Майкла Джексона, заиграла первая песня, и Эндрю, присевший во второе, рядом с Почитательским, кресло, прикрыл глаза. Ресницы затрепетали, губы растянулись в улыбку.

– Ты не хочешь забрать свой портрет? – спросил Почитатель, очнувшись от видения. Он забросил ноги на журнальный столик, а пыль с ботинок ссыпалась на газету, мешаясь с пеплом.

– Какой из? Ты с десяток написал. – Улыбнулся Эндрю.

На стенах висели пейзажи, десятки картин разных размеров, в старых рамах, которые Эльгендорф таскал с собой из века в век. Писал Вильгельм обычно те пейзажи, которые уже исчезли, которые нельзя было увидеть, просто уехав в другое место, купив билет на самолет. На его самых лучших полотнах шумели садами сгоревшие поселения Южной Америки, искрились древние замки и дворцы Европы, которые уже почти сравнялись с землей, полыхали золотом поля, погоревшие во времена Второй мировой. Древние храмы в Камбодже, которые он столько раз видел. Бескрайние земли Австралии, уже застроенные людьми. Древние города, навсегда исчезнувшие. Все это когда-то любил, но люди отняли красоту у него. Разрушили, подожгли, забросили и забыли, что все это сделали.

– Если