Остановившись, Алевтина перечитала несколько исписанных страниц. Ого-го! Разошлась! Что это было? Что это меня прорвало? И неужели такие журналисты работают теперь в «Комсомольской правде»? Папа говорил, что раньше «Комсомолка» была хорошим изданием. Верится с трудом.

Сегодня облака ещё красивее. С каждым днём всё лучше.

Надо на гору сходить, думала Алевтина, возвращаясь с пляжа ближе к вечеру. Набережную уже всю изгуляла, примелькалась там всем, а вот на горе ещё не была. Как это я её без внимания оставила? Ведь в детстве вдоль и поперёк излазила, и не один раз. Каждый год находилась какая-нибудь очень весомая причина погулять там по всем улочкам-переулочкам и покрасоваться в московских нарядах, вроде им с Дашкой мало было «первого этажа» приморской части города.

Хозяйка рассказывала, что раньше, до обмена, у неё была квартира в одной из многоэтажек на холме, что высятся за собором. И летом в них пекло. Абсолютный ад. От солнца палящего никуда не скроешься – почти весь день жжёт немилосердно. Так что теперь женщина очень довольна тем, что живёт в своём доме и обладает тенистым – не садом, нет, но хотя бы двором.

Алевтина подняла голову. Даже сейчас, на исходе дня, многоэтажки отливали ярко-жёлтым. Эти дома действительно принимали на себя основной солнечный удар. Всем остальным, что за ними, было уже гораздо легче. Солнечный удар. Эх, Солнышко, Солнышко!

Компания отвязных тинов замельтешила на тротуаре и отвлекла от размышлений.

Одна увесистая девица с изумрудными тенями, вся в чёрном с головы до пят, несётся с воплями за другой:

– Куда! С…! Б…! С пивом!! Отдай!!!

Тени должны сделать глаза огромными и загадочными, тогда как чёрная футболка и леггинсы просто обязаны скрыть тридцать лишних кило. А маты и пивной алкоголизм непременно взвинтят до небес её рейтинг в компании.

Ей пятнадцать, а она уже законченная бабища. Везёт же таким. У них никаких проблем. А если какая и нарисуется, они её в чёрное укутают да поярче раскрасят – и всё! Им в зеркале проблема не видна.

Аля снова задумалась о своём, ещё не выболевшем.

Но зачем он это сделал? Для чего? Попользоваться московской штучкой? Удовлетворить детские фантазии? Ведь Домовёнок ничем не может быть лучше меня. Нет. Одним может. Она готова не только кормить, но и кушать его таким, какой он есть – со всеми его враками, гулянками, изменами (хотя нет, измену себе она пытается не допустить). Вот этим она лучше меня. И это важно. С ней можно совсем не напрягаться и при этом чувствовать себя нужным. Со мной так не выйдет. А как же все его благие намерения, которыми он устилал последние восемьдесят дней? Видимо, понял, что не сдюжит, не потянет. А может, он так привык к вранью в собственном исполнении, что не поверил и мне? Думал, я играю так же, как он? веселюсь? дурачусь? развлекаюсь? Дуралей великовозрастный! А может, и его приглашение родителей было враньём? Что, если так? Гад, от которого можно ожидать всего, что угодно. Талисмальчик из песка из кошачьего лотка.

Для «развлекалова» Алевтина вполне могла себе подыскать кого-нибудь поинтереснее, посолиднее и посостоятельнее. Она всё-таки девушка, воспитанная в классических традициях, и развлекаться за свой счёт ей неуютно.

Наваждение, морок, муар, мур-мур. Чеши ты со своей улыбкой, Кот Чеширский!

Фу! Вот так вот рождаются пошленькие стишки о пошленьких чувствах.

Алевтина снова забрела в бывший свой квартал. Старые качели по дворам здесь не стали заменять новыми, просто повыкорчёвывали вместе с цементными корнями кривые проржавевшие трубы и оставили ямы зарастать дворовой травой. На дворе трава, на траве качели, на качелях детвора.

Вот здесь когда-то она была крылатой. Денис часто катал Алю на качелях в детстве, и ей бесконечно нравилось ощущение щекотки в низу живота, которое неизменно ассоциировалось с Денисом. Они даже договаривались при встрече обязательно покататься на качелях, для чего Денис обещал разыскать лодочку, которая выдержит взрослых. Без надобности теперь лодочка для взрослых, да и детскую выкорчевали и на лом сдали. И уже не наполняет двор этот вечный, яркий, невообразимо пугливый звук качелей. Качелей, никем не смазанных, но всем служащих.

Але маленькой казалось, что всё на свете имеет свой звук и цвет – цвет звучит, а звук окрашен. Качели красили тускло-красным, но скрипели они пронзительно-зелёным, тем кричащим маркером, что хоть и блекнет с годами, но никогда не исчезнет с чёрно-белых страниц жизни.

Денис ритмично, чуть опережая звук, раскачивал лодочку, та пугалась и проникала в душу и тело скрипом; и все в округе знали (потому что слышали), кого сейчас пронзают стрелы качелей (не Амура, но всего-навсего качелей). Лицо Мура мелькало выше-ниже, выходя из теней на солнце и снова прячась в тень, и Аля думала, что у её Мороженого Принца два лица: тёмное и светлое, и какое из них настоящее – вот это чистое, яркое, с озорной улыбкой, совсем своё, или вон то – с прищуром, в редких солнечных зайчиках, почти чужое? Ты с солнечными зайчиками или с тенёчком? – размышляла Аля в шесть. Кто же ты – Ангел-Хранитель или Демон-Искуситель? – гадала Алевтина в шестнадцать. Ядовито-зелёные скрипы до сих пор отдавались не в ушах, а в животе, хотя нет уже ни самой лодочки, ни Мура-Амура, ни наивной Алиной влюблённости – всё выкорчевано с корнем.