А вот лавочка у бабушкиного подъезда, на которой псевдогерой вырезал её имя. Алевтина подошла ближе и не увидела и следа неровно закрашенной «Алевтины». Даже с лавочки имя уже исчезло. Ну, и слава богу!

Она всё время возвращалась к мысли, почему Денис не разрешил ситуацию по-хорошему. Ведь давно понял, что не потянет, но почему бы не побыть хорошим ещё несколько дней, ведь «восемьдесят дней вокруг да около» удалось? Ну, и продолжил бы в том же духе, сводя отношения «на нет». От него сильно убыло бы? Напротив. Получил бы ещё немного нормального общения, было бы о чём в старости вспомнить. Но он поспешно ретировался по каким-то необъяснимым причинам. Боялся, что Алевтина ему на шею станет вешаться? Неужели его самоуверенность поистине безгранична? Или доярка из Хацапетовки строго-настрого запретила приближаться к москвичке? Вот уж не верится в её всемогущесть!

Аля представила себе бедную воспитательницу, позарившуюся на сокровища вроде триммера и Дениса, у которой огромная команда со спецоборудованием, отслеживающая их с Денисом перемещения с помощью спутника. И если бы вдруг объект «бердянец» приблизился к объекту «москвичка» или просто позвонил, то кара была бы неминуема. Позорник! Какой же он позорник.

Она снова брела, куда глаза глядят. Теперь подальше от моря, от воспоминаний, с ним связанных. Хорошо, когда целый город в твоём распоряжении. И целое море. Когда не боишься возможной встречи с настоящим после некрасивой встречи с прошлым. Когда никто тебя не знает и не нужно прятать глаз и клеить улыбку на непослушно суровый рот. А чеширская улыбка сама исчезнет раньше, чем проявится. Теперь Алевтина это знала и не боялась случайного столкновения. Тогда, на пляже, она его звала.

(Денис!

Денис!!

Денис!!!

Денис!!!!

Денис!!!!!)

Но он на помощь не пришёл. Значит, теперь – незваный – скроется раньше, чем весь покажется.

Крик о помощи – явный или скрытый – это настоящее испытание для мужчины. И мужчина с таким испытанием всегда справится. Не-мужчина же никак не отреагирует, или сбежит.

Дорога на Верховую проходит как раз по этой улице, и где-то здесь были рассыпаны скульптуры…

Аля замерла перед изваяниями. Ей давно хотелось взглянуть на них вблизи. Зачем? Непонятно. Но будто необходимо для внутреннего диалога оказаться в том месте, где бабы каменные сбежались гурьбой, как на зов, и застыли растерянной стайкой прямо под многоэтажками. Давно здесь стоят, ни одному половецкому мужику не нужные.

Куда это я забрела? – подумала Алевтина. Заблудилась и растерялась, как та каменная баба. Нет, хватит. Никаких мужиков – ни половецких, ни бердянских.

Бабушка каждое лето спрашивала:

− Зачем тебе этот Денис? Ты что, себе в Москве лучше найти не можешь?

− Ну, бабуль! – отвечала Аля. – Он же и так самый лучший!

Пожилая женщина качала головой и не комментировала, но Алевтина знала, что ей очень не нравится бабушка Дениса − первая сплетница и самогонщица в округе, да и сам Денис чем-то не угодил. А вот чем – бабушка не рассказывала, она ведь никогда не сплетничала. Но папе Денис как-то очень удачно ухитрялся не попадаться на глаза. Может, знал, что тот мгновенно просечёт, что он за фрукт?

Когда-то Алевтина думала, что Юля, донашивающая короткое линялое платьице и стоптанные босоножки, просто завидует её нарядам и вниманию, которым окружает её Денис.

Однажды, когда обеим девочкам было лет по пятнадцать, Юля остановилась на улице, не давая Але пройти, посмотрела на неё какими-то грустными-прегрустными глазами и сказала прямо как бабушка:

– Неужели ты не можешь найти себе кого-нибудь получше Дениса?

А потом добавила:

– Он не такой, как ты думаешь. Я не хотела тебе говорить, но…

И Юля скользнула в сторону, исчезнув за углом дома. Але показалось, что девочка всхлипнула. Глядя вслед убегающим крепким ножкам соперницы, Алевтина заметила плоские чёрные босоножки из тонких ремешков – те же, что и в прошлом году, и, кажется, в позапрошлом.

Ревность, зависть, зависть, ревность…

Больше Алевтина тогда ничего не считала из той мизансцены, а теперь вот вспомнила. Во всех подробностях. Вообще много их было – эпизодов и сцен, что неприятно поражали Алю, но она их почему-то игнорировала. В лучших женских традициях.

Например, ещё в тот злополучный день, до дурацкой разборки, она услышала разговор мужчин.

− Да бабе вообще руль дай, она его сгрызёт, как бублик!

Это сказал голос Дениса? Алевтина подошла ближе.

− Не обижайся, Аль, просто женщина и техника…

И это говорит человек, собирающий, как пазл, разваливающуюся тарантайку! И говорит он это человеку, объездившему уже две хороших машины, купленных на собственные деньги. Оригинально. Более того, по московскому трафику он бы вообще ездить не смог.

− То вам не те женщины попадались, ‒ съехидничала тогда Алевтина.

Сама она хорошо разбиралась в автомобилях – папа приучил. Когда у мужчины только дочки, кому-то приходится за это отдуваться. Досталось младшенькой. Даша была безнадёжна: она только в режимах фена не путается и поворачивает не «вправо» и «влево», а «туда» и «сюда». Именно такие технари, как Даша, создают мифы о женской технической несостоятельности, а несостоятельные во всех смыслах мужчины цепляются за них. Зато Аля ориентировалась в каждой из своих машин, правда не с закрытыми, а с открытыми глазами.

Вообще, общаясь с Денисом, Алевтина почувствовала то, с чем раньше никогда близко не сталкивалась: такое глубокое, от самого корня идущее пренебрежение к женщине, на уровне физиологии. Папа всегда относился к женщине как к равной, но только наделённой иными функциями, которых лишён мужчина. А Лёша вообще воспринимает женщину как высшее существо – более красивое, более утончённое и гармонично сложенное, более одухотворённое, что ли.

Денис же бесконечно влюблён в каждую часть своего тела, при этом совершенно не вникает в проблемы женского организма и сложности женского бытия. Родить? Подумаешь! Пусть рожают. Восстановиться? Делов-то! Кормить? Пусть кормит – бабье это дело. Им положено. И пусть при этом всё остальное успевают не хуже мужчин – и работать, и зарабатывать, и карьеру делать. Ну, не повезло ей женщиной родиться, родилась бы мужиком – обязанностей бы поменьше было, глядишь, легче бы жилось, а так – сама, видать, виновата, раз не мужиком родилась. Отсюда веет скотством и ограниченностью каких-то древних культов, «мужиками» придуманных и записанных.

− Алевтинка! – позвала Зоряна. – Плыви сюда!

Аля улыбнулась, вернувшись в реальность. Такую уменьшительную форму от её имени образовывали нечасто.

На завтрашний день они с Зоряной запланировали экскурсию по городу – москвичка собиралась показать тернопольчанке Бердянск. А то Зоряна просидела все дни на косе, а в город так ещё ни разу и не выбралась – опасалась, что заблудится и не сможет вовремя вернуться в санаторий. Алевтина, естественно, потеряться не боялась, и взялась поработать гидом. А теперь ей пора было отдохнуть от солнца в тени прохладного двора.