Потом она будто удивилась:

– Может быть, я и сейчас христианка. В сердце. Я задумалась над этим сегодня, читая твои записи. На меня произвели впечатления Его метафоры, о которых ты рассказываешь.

Мария обрадовалась до слез.

– Очень важно, что ты все так прочувствовала, – голос Эфросин был полон нежности.

За ужином Эфросин рассказывала историю о молодом человеке, полюбившем свою не менее юную мачеху. Ее жестоко выдали замуж за богатого старика, правоверного иудея.

– Ночь за ночью он насиловал ее, как обычно бывает в таких семьях. Она худела, стонала и однажды сказала пасынку, что собирается утопиться. Тот попытался ее утешить, и внезапно их обоих поразила любовь. Вскоре слухи пошли по городу, обрастая новыми подробностями. Приговор законного мужа был жесток: побивание камнями. Но так как семья была крещена, многие члены собрания заговорили о милосердии. Старика стали недолюбливать, и это возымело действие. Может быть, н в их душах была капля милости Иисуса, я не знаю. Впрочем, в собрании постоянно выясняют отношения. Апостолы ничем не отличаются от раввинов – устраивают такие же свары.

Женщина со вздохом продолжила свой рассказ:

– Через некоторое время собрание раскололось на два лагеря, которые стремились доказать свою правоту, цитируя Писание. В итоге они пришли к решению: вопрос о юной паре должен был быть передан на рассмотрение Павла. После бесконечных дискуссий, возникающих из-за каждой формулировки, в Македонию, где в тот момент находился апостол, был послан нарочный с письмом.

Эфросин вздохнула, отпила глоток вина и продолжила:

– Ответ пришел быстро, и он был однозначен. Я тебе его зачитаю.

Она скрылась в библиотеке и вернулась с собственным списком письма.

– Вот, послушай: «Говорят, среди вас поселился разврат… Но вы спесивы, хотя должны были покарать тех, кто повинен в этом. Сам я осуждаю виновного, во имя Господа нашего Иисуса Христа… человек сей должен быть предан Сатане, и тело его должно быть умерщвлено…»

Эфросин хлопнула по столу ладонью:

– В ту же ночь влюбленные утопились в море. На следующий день я оставила собрание.

В свете масляной лампы Мария заметила следы усталости на лице приемной матери.

– Нужно поспать, – заметила она.

– Да, день был длинный.

– У тебя есть еще копии писем Павла? Можно мне их прочесть?

– Конечно. Почитай перед сном. Может быть, Павел, внимательно слушавший тебя в Антиохии, предстанет в совершенно ином свете.

Прежде чем они распрощались, Эфросин спросила:

– Ты не думала над тем, почему ни Петр, ни Павел не спросили, в каких отношениях были вы с Иисусом?

– Я, как ты уже заметила, избегала говорить об этом. К тому же Симон Петр все знал, а Павел никогда не поднимал эту тему.

– Но почему?

Мария усмехнулась:

– Все ясно как день, Эфросин. Их Бог не нуждается в женщине.

Мария провела ночь за чтением писем. Ее не так, как Эфросин, возмущали многочисленные правила для праведных и жестокие наказания для провинившихся. Еще со времен детства все это было хорошо знакомо Марии, равно как и презрение к женщинам. Женщина, дьявольский сосуд. Леонидас обычно говорил, что в заповедях отражена боязнь любви между мужчиной и женщиной. Мария считала это объяснение вполне подходящим.

«Несмотря ни на что, лучше выйти замуж, чем гореть в аду, – читала она. – Женщины, показавшиеся без платка на голове, – все равно что стриженые. Мужчины, напротив, должны ходить с непокрытой головой, ибо такими их создал Господь, по образу Своему и подобию. Позор для женщины – заговорить в собрании. Если она желает что-то узнать, пусть спросит об этом у мужа, дома».

Мария с горечью вспомнила о Магдале, где ее братья посещали школу, а она даже не имела права знать, чему они там учились. Ее губы растянулись в усмешке – Мария представила себе Эфросин, засыпающую Павла вопросами.

Она наткнулась на любопытный абзац. Павел писал о пережитых невзгодах: кораблекрушение, раны, голод и жажда. Взамен ему были даны некие откровения, но для того, чтобы умерить его гордыню, к нему был послан также и ангел тьмы. Мария закрыла глаза и представила, как хромой и скрюченный человек спускается горной тропой к ее дому. Какая болезнь его так измучила?

Но больше всего Марию интересовали богословские рассуждения Павла. Один-единственный человек принес грех в этот мир, и вместе с грехом пришла смерть, и смерть придет ко всем людям, ибо все они грешны. Как непослушание одного человека превратило всех людей в грешников, так смирение другого должно сделать их праведными. Смерть – плата за грехи, но Господь дарует нам и вечную жизнь во Христе Иисусе.

«Какого величия исполнены эти слова», – без иронии подумала женщина. Только вот видение Павла совсем не ассоциировалось у Марии с тем молодым мужчиной, которого она любила.

Под конец Мария нашла рассуждения о любви:

«Любовь терпелива. Любовь добра. Любовь не хвастается, не бывает надменной… все покрывает, всему верит, на все надеется, все терпит… любовь никогда не проходит».

А заключительные слова Мария даже запомнила:

«Пока еще мы видим лишь туманное отражение, потом сможем увидеть лицо. Сейчас мое знание ограниченно, потом же оно станет всеобъемлющим, как знание Господа обо мне. Но сейчас есть три вещи – вера, надежда и любовь, и величайшая из них – любовь».

Перед тем как уснуть, Мария помолилась о Леонидасе.

Все следующее утро женщины провели за разговором, как будто хотели многое наверстать. Мария рассказала о Терентиусе и его жене, которую в детстве сделали немой.

– Это очень загадочная девушка, и невозможность говорить с ней меня очень огорчала. Но однажды, когда Кипа наводила порядок в моем кабинете, я заметила, как она украдкой читает мои записи. Девушка испугалась, а я, напротив, обрадовалась. «Ты умеешь читать?» Она кивнула. «Но, Кипа, тогда ведь мы можем говорить друг с другом! Ты будешь писать, а я отвечать вслух». У нас установились особые отношения. Каждое утро Кипа приходила с заранее написанными вопросами, и я подробно отвечала на каждый. Они касались чего-то повседневного, прагматичного, а иногда она спрашивала о Боге, о том, с какими намерениями он лишил девушку языка. Я тоже задавала ей вопросы и узнала много нового о гностиках.

– Для меня это оказалось полезно, – продолжала Мария. – Мне пришлось научиться мыслить по-новому. Кипа ведь так невинна.

– Я понимаю.

– Она сохранила чувство юмора – разве это не удивительно? Смех постоянно прячется за ее немотой, словно женщина из какого-то тайного уголка мироздания наблюдает за комедией жизни.

Эфросин засмеялась и сказала, что не считает это странным. Сама она рассказывала приемной дочери о новом поваре, прямой противоположности Октавиана, серьезном и молчаливом мужчине. Он не приправлял свои блюда одами об их необыкновенных вкусовых качествах, скорее наоборот: «Мне очень жаль, но это пересолено». Это было неправдой, он готовил исключительно, о чем Мария тоже успела узнать.