– Вах! Моя новая куртка! Жалко, ой, как жалко новую куртку, за которую отвалил такие деньги!

– Убью шлюху!

Землячка, при виде спасителя расслабилась и зря – абрек, поняв, что пахнет жареным, ухватил её за руку, крутанул, приставил кинжал к горлу:

– Бросай нож, гяур! Сразу чисто заговорил. Без акцента.

– Бросить нож, говоришь!

– Бросай, гяур, убью билят!

– Тогда – лови!

Только лезвие свистнуло, рассекая воздух. Расстояние то – метра четыре всего. Как в том кино, где Гойко Митич играет. Из рукава. Но силушка то есть, да ещё андреналин бушует в крови, рвёт все мышцы…

Женщина вскрикнула и рванулась вперёд, вырвавшись из захвата горца. А тот стоял на месте, не в силах понять, что за квадратное украшение торчит изо лба. Старый кузнец славился своим искусством. Откованное из ещё дореволюционного рапида, да ещё пущенное со всей силы прошило толстую лобную кость, словно масло. Горец умер мгновенно, не успев понять, что с ним произошло. Профессор взглянул на застывшую в оцепенении от увиденного туристку, затем перевёл взгляд на корчащегося в луже крови и дерьма Ахмеда, посмотрел на лежащего неподвижно второго горца, и вдруг согнулся пополам…

Сашку рвало долго и мучительно, вначале шла пища, а потом выворачивало уже на сухую, желчью. Наконец он смог разогнуться, кое-как, на негнущихся ногах, бледный, словно сама смерть доковылял до ручья. Лошадь, решившая напиться, недовольно фыркнула, покосившись на фигуру в шортах и защитного цвета майке, но тот ничего не видел и не слышал. Нагнулся, плеснул обжигающе ледяной воды в лицо. Стало полегче. Чуть отпустило.

– Эй, парень, ты ведь наш? Откуда?

Спасённая, ничуть не стесняясь по прежнему обнажённой груди, стояла на дороге, глядя на неё сверху вниз и уперев руки в бока. Сашка поднял голову – ого, какой шикарный вид… Грудь молодая, торчит вызывающе. Незнакомка перехватила его взгляд, чуть усмехнулась, затем нарочито медленно прикрыла её извлечённым из сумочки газовым платком. Впрочем, тот был настолько тонок, что ничего не скрывал.

– Ну, так откуда? Повторила она вопрос.

– Старшина второй учебной роты военного училища при Комитете Государственной Безопасности Мурманской Социалистической Республики Александр Николенко. Сейчас исполняю обязанности воспитателя седьмого отряда Специального лагеря труда и отдыха «Заполярье». А вы кто?

– Марина. Марина Дьяченко. Откомандирована сюда по особому заданию. Знаешь, землячок, в одной конторе работаем…

Она вновь улыбнулась, потом взглянула на распростёртые тела и присвистнула:

– Ну… ни бана себе, да тут становиться людно! Целая толпа бежит! Парень мгновенно насторожился, но она успокоила:

– Кажется, свои. С автоматами бегут…

А ещё через пару минут томительного ожидания он оказался в крепких объятиях друзей. Но это продолжалось недолго, растолкав всех, к нему пробилась Эльвира Фридриховна, немка по происхождению, дочка одного из бывших пленных немецких солдат Великой Отечественной. Она потом, после освобождения отца, уехала в ГДР, но когда выросла и получила специальность врача, вернулась на родину, поэтому по-русски говорила с мягким милым акцентом, переходя в минуты волнения на немецкий.

– О, майн готт! Шаша, ты есть жифой? Сторофый? Тепья не ранили?

– Я – нормально, Эльвира Фридриховна. А… те?

Он кивнул в сторону дороги. Врач быстро осмотрела парня со всех сторон, торопливо ощупала, и убедившись, что в юноше действительно нет отверстий, не предусмотренных Природой, отступила назад и откинув пышную каштановую гриву с глаз, ответила:

– Они есть готофы. Им помошет только «Отше наш».

Александр невольно улыбнулся, а потом вдруг со всего маха плюхнулся в ручей – в толпу, окружившую его, вдруг ворвалось что-то визжащее и кричащее:

– Саша, Сашенька! Милый мой, любимый!

Только теперь он ощутил, что вода в ручье просто лёд! Тело обожгло, а Катерина Волконская, не обращая внимания на холод воды быстро покрывала его лицо короткими поцелуями, и сквозь слёзы повторяла:

– Сашенька, любимый мой, живой…

* * *

* Дело не только в пониженном содержании кислорода, но и в традиционных северных шутках. Например, новичкам, идущим в многодневный поход, частенько поручали таскать в рюкзаке «очень важную для создания лагеря», но офигенно тяжелую непонятную штуковину, зашитую в брезент. Что они, обливаясь потом, добросовестно и делали, таская «эту нужную фигню» туда и обратно. Как правило, этим «нужным предметом» оказывался металлический слиток весом более десяти килограмм. Пользы от него в походе не было никакой, но новичок привыкал к повышенным нагрузкам на свой организм.

* * *

– Мон-шер! С нашей дочерью нужно что-то срочно делать!

Княгиня Анастасия Волконская была уже не рада, что отправила свою дочь в этот южный лагерь. Пусть Государь и настаивал, сама Александра Фёдоровна, с которой княгиня была на дружеской ноге, просила её об одолжении, но когда дочь появилась дома после трёх месяцев отсутствия, мать схватилась за сердце и умело поставленным в многочисленных скандалах с супругом, трагическим голосом произнесла:

– О, Боже! Умираю! Дайте мне капли!

И было отчего. Вместо скромной, стройной девушки, в длинном благопристойном кисейном платье, перед ней стояло… А что, собственно стояло? Нечто бесстыже длинноногое, чуть прикрытое непристойно короткими, словно панталоны, даже короче, трусами из грубой ткани, да ещё в непонятного цвета выгоревшей майке, поверх которой была накинута такая же грубая куртка с кучей факсимиле, выполненных от руки. Пышные длинные волосы, фамильная гордость всех Волконских женского пола, были коротко и неровно острижены, на ногах – нечто бесформенное, из этой, новомодной резины. Кажется, кеды? И – О, УЖАС! Веснушки!!! Какой позор! На загорелом, словно у босячки ПОХУДЕВШЕМ лице – ВЕСНУШКИ! Мать отпустила сердце и схватилась за голову – О, Боже! А ведь милой Кати послезавтра идти в Институт! Ни один куафер не сможет привести волосы дочери в благопристойный вид после такого… обрезания! А ЛИЦО?!!! Самая модная отбеливающая маска здесь не поможет! Между тем дочь сбросила С ПЛЕЧ МЕШОК(!), двумя ловкими, и уже ПРИВЫЧНЫМИ движениями сбросила эти… разношенные кеды, кажется, за которые лично Княгиня отдала в «Пассаже» на Невском целых ШЕСТНАДЦАТЬ рублей! Затем, не обращая внимания на суматоху носящихся в поисках валерьянки и воды слуг, ловко прыгнула к застывшей матери и, обняв, выпалила:

– Мамочка! Как было чудесно!

Опустила голову, смущённо уткнулась Анастасии в прикрытую плотным бархатом грудь, потом чуть слышно произнесла:

– Мамочка, я влюбилась. И выхожу замуж следующим летом.

ЗАМУЖ?! ЛЕТОМ?! ВЛЮБИЛАСЬ?! Княгиня уже открыла рот, собираясь устроить разнос сбившейся с пути истинного дочери, но… На точёной ЗАГОРЕЛОЙ шее она увидела… увидела… УВИДЕЛА!!!