Клаузевица воспитывал отец, который, сам будучи военным, привил сыну восприятие прусской армии как эталона воинской доблести. Но головокружительные победы Наполеона вызвали у Карла чувство стыда и восхищения одновременно. Пока Бонапарт продолжал свое восхождение, Клаузевиц учился в Прусской военной академии, позже став в ней директором. Студентом Клаузевиц посещал лекции по философии, где познакомился с трудами Иммануила Канта и его последователей-идеалистов. Но больше всего Клаузевица занимал анализ новой военной машины, сокрушившей Европу. Французская революция изменила столь много, гений Наполеона был столь велик, а последствия для всех европейских стран от Гибралтара до Москвы оказались столь разрушительны, что возникла необходимость разработки совершенно новой военной науки.

Самым важным наблюдением Клаузевица была невероятная мощь призывной, народной армии, особенно в условиях националистического порыва. Данное открытие он сделал рано, в ходе травмирующих событий своего первого военного сражения: «Имелось в виду небольшой вспомогательной армией дать перевес одной из сторон в разгоревшейся гражданской войне, а навалили себе на плечи огромное бремя борьбы со всем французским народом, выбитым из равновесия политическим фанатизмом»[133]. Способность повести на войну целую нацию восхищала его. Благодаря Французской революции «война сразу стала снова делом народа, и притом народа в 30 миллионов человек, каждый из которых считал себя гражданином своего отечества»[134]. В эту новую эпоху война сделалась почти демократической. Население страны стало не просто разрозненной массой, которую надо направлять и подавлять, а стратегическим ресурсом. Если другие страны, в особенности Пруссия, не смогли бы создать у своего населения похожее желание воевать, у них не было бы никакого ответа угрозе Наполеона.

Помимо огромных человеческих ресурсов, Клаузевица глубоко поразил новый характер войны под руководством Наполеона. Речь шла не просто о широко известной способности Бонапарта мобилизовать население, а об административных возможностях современного государства. Было нечто новое в том, как Наполеон покорял Европу, перемещаясь с беспрецедентной скоростью и избегая конфликтов, когда не было решающей вероятности победы. Французы организовали длинные линии снабжения, позволявшие обеспечивать армии даже на сотни миль в глубь вражеской территории, при этом регулируя быт в тылу. «Система Шаппа» – оптическая телеграфная сеть, позволявшая передавать несложную информацию на большие расстояния посредством чередуемых сигналов, – действовала по всей Франции с 1792 года. Наполеон использовал эту новую технологию, чтобы протянуть аналогичные линии связи в Италию, Пруссию и Голландию с целью координации военных сил.

Тактически Наполеон уделял большое внимание перекрытию вражеских линий связи и снабжения продовольствием, тем самым обратив военную силу против инфраструктуры. Подобно грядущим «тотальным» войнам XX века, данный подход превращал войну в соревнование по осведомленности и логистике, вовлекая в процесс гражданские правительственные структуры. Наполеон был политиком в не меньшей степени, чем генералом, но его политические амбиции предполагали построение империи. Он сражался не только ради славы, но для достижения четко определенных целей, и продолжал сражаться, пока не добивался их. Данное наблюдение привело Клаузевица к выводу, принесшему ему наибольшую известность: «Война есть продолжение политики другими средствами».

Книга, из которой взята данная цитата, писалась в виде ряда неопубликованных эссе начиная с 1816 года и заканчивая смертью автора от холеры в 1831 году; позже эти заметки были собраны вдовой Клаузевица и изданы под заголовком «О войне». Некоторые из симпатизирующих автору читателей усмотрели тут влияние Канта, особенно в методе, которым книга сплетает вместе абстрактные принципы с практическими реалиями. В более же скептических отзывах Клаузевица часто осуждают как своего рода нигилиста, который превозносит насилие и чьи изыскания в области теории стратегии послужили канвой для жутких событий Первой мировой войны (хотя не все военные историки согласны с данным утверждением). Его определение войны – «акт насилия с целью заставить противника выполнить нашу волю» – было брутальным в своей простоте, а сам он считал (в сравнении с менее масштабными войнами прошлого), что современное военное противостояние по-настоящему заканчивается лишь тогда, когда одна из сторон полностью истощена[135].

В остальном же Клаузевица можно сравнить с консультантом по менеджменту, помогающим руководителям, ответственным за принятие решений, беспристрастно взвешивать затраты и доходы тех или иных вариантов дальнейших действий. После окончания Вьетнамской войны его труды стали обязательными к изучению в военных колледжах США, когда Пентагон стремился пересмотреть ключевые принципы стратегии атаки и защиты. Утверждать, что «война есть продолжение политики другими средствами» – значит признавать, что боевые действия есть лишь одно из множества средств достижения определенных целей, которое следует применять исходя из рациональной необходимости. Генерал Герасимов рассуждал именно в этом духе, из-за чего обозреватели окрестили его доктрину «клаузевицианской». Данная идея сводит войну к чему-то административному, превращая насилие в один из множества инструментов в распоряжении государства для достижения какой-то задачи. Если что-то и пугает в работе Клаузевица, так это не столько его прославление войны, сколько холодный и расчетливый ее анализ – и это несмотря на многократный опыт наблюдения ее ужаса с малых лет.

Но почему мы сегодня обращаемся именно к идеям Клаузевица? Каким образом этот уязвленный прусский офицер с непреодолимой тягой к войне может помочь понять нашу современность? Самым первым ответом, по меньшей мере на уровне риторики, будет то, что «войны» с некоторых пор врываются в нашу жизнь с пугающими регулярностью и разнообразием, теперь вовлекая в себя традиционно «гражданские» культуру и политику. Современные нам государства участвуют во множестве новых войн, одна другой неосязаемее: «война против террора», «война против наркотиков», «кибервойна». Гражданское общество и демократия тоже преподносятся как «войны», благодаря «культурным войнам», рассекающим американскую политику еще с 1960-х, и Алексу Джонсу, печально известному праворадикальному шоумену и конспирологу, который предупреждает слушателей: «За ваш разум идет война». Альтернативные правые винят левое крыло в том, что они представляют собой «воинов социальной справедливости». В начале XXI века уже не столько война есть продолжение политики другими средствами, сколько «политика есть продолжение войны другими средствами», хотя, где именно заканчиваются средства «мирные» и начинаются «насильственные», становится все менее ясно.