– Я подумал, что мы могли бы поговорить наедине, – сказал ей старший инспектор. – То есть без вашего дяди.

Мисс Арбел слишком нервничала и поэтому не ответила. Она сидела, сложив руки на коленях и глядя в широкую спину Дональдсона. Вексфорд обратил внимание на ее ногти: раньше они удлиняли ее пальцы на полдюйма, а теперь были подпилены и ненакрашены. Водитель медленно поехал по проспекту между рядами голых грабов. Солнце только что село, и деревья образовали черный рисунок на эффектном красном небе.

Вексфорд тихо произнес:

– Вы не сказали мне, что находились в Кингсмаркхэме в тот день, когда убили вашу тетю.

Девушка ответила очень быстро, словно этот вопрос не имел большого значения. Так она могла бы ответить, если бы подруга упрекнула ее в том, что она ей не позвонила, как обещала.

– Да, я была расстроена и забыла об этом, – сказала она.

– Бросьте, мисс Арбел. Вы сказали мне, что рано ушли из Оранджтри-хаус, потому что плохо себя чувствовали.

– Я правда плохо себя чувствовала, – пробормотала Лесли.

– Ваше недомогание не помешало вам приехать в Кингсмаркхэм.

– Я имею в виду – я забыла, что могло иметь какое-то значение, где я находилась. – Только что девушка казалась испуганной, но теперь испуг прошел. Это могло означать, что полицейский не задал ей тот вопрос, который она боялась услышать.

– Имеет большое значение, где вы находились. Как я понимаю, вы приехали сюда уточнить, записали ли вас на эти курсы, которые должны были начаться в понедельник? – спросил Вексфорд. Лесли кивнула и немного расслабилась – ее тело стало не таким напряженным под высокими подплечниками жакета в черно-розовую полоску. – Это можно проверить, понимаете, мисс Арбел?

– Я действительно заходила на курсы, чтобы уточнить.

– Вы могли сделать это по телефону, правда?

– Я пробовала, но у них не работали телефоны.

– А потом вы пошли и встретились с тетей в торговом центре «Баррингдин».

– Нет! – взвизгнула девушка. Старший инспектор не понял, вскрикнула ли она так от страха разоблачения или просто от изумления, что полиция могла заподозрить такую встречу. – Я ее там не видела, совсем не видела! Зачем мне туда ходить?

– Это вы должны мне сказать. Допустим, я сообщу вам, что вас видел по крайней мере один свидетель?..

– Я отвечу, что он лжет.

– Как лгали вы, когда сказали мне, что девятнадцатого ноября заболели и рано вернулись домой с работы?

– Я не лгала. Я думала, что не имеет значения, если я просто приехала сюда посмотреть анкету и проверить, записали ли меня, а потом опять уехала. Больше я ничего не делала. Я не была в торговом центре.

– Вы приехали и уехали на поезде?

Лесли беспокойно кивнула – и попалась в ловушку.

– Тогда вы были совсем рядом с центром, принимая во внимания то, что вход для пешеходов находится на улице по соседству с железнодорожной станцией, – объявил Вексфорд. – Не будет ли правильнее сказать, что вы вернулись на вокзал из Сандиз и, вспомнив, что ваша тетя должна в это время быть в торговом центре «Баррингдин», потому что она всегда там бывала, вошли и встретились с ней на центральной аллее?

Арбел принялась яростно, со слезами отрицать это, но у Вексфорда снова возникло ощущение, что боялась она совсем не этого вопроса. Девушка боялась не того, что ее видели вместе с теткой за полчаса до смерти этой самой тетки. И внезапно, к его изумлению, она воскликнула несчастным голосом:

– Я потеряю работу!

Это казалось почти неуместным, по крайней мере, чем-то незначительным, по сравнению с чудовищностью смерти Гвен Робсон. Старший инспектор отпустил пассажирку и открыл перед ней дверцу, когда машина остановилась у дома ее дяди в Хайлендз. Несколько мгновений он стоял там, наблюдая за домом. За задернутыми шторами уже горел свет. Арбел прошла по дорожке, почти пробежала, покачиваясь на каблуках, и шарила в сумочке в поисках ключа, когда Робсон сам открыл дверь и впустил ее в дом. Затем дверь очень быстро закрылась. Теперь у нее впереди долгий вечер, подумал Вексфорд. Она заварит чай и, возможно, поджарит яичницу, они с дядей поболтают о прожитом ею и им дне, старик будет жаловаться на свой артрит, а она ему посочувствует, и включенный телевизор принесет им облегчение. Что людям в подобной ситуации делать перед телевизором? Это невероятно.

Делает ли Лесли все это по доброте душевной? Потому что она искренне любила свою тетку, а теперь любит и жалеет дядю? Святая, ангел милосердия? Ведь она должна остаться здесь еще на один уик-энд, тогда как Лондон и ее собственный дом и друзья ждут ее, и ее могут доставить туда три поезда в час. Но Вексфорд не считал эту девушку ангелом милосердия – она даже не показалась ему особенно добросердечной. Тщеславие и самовлюбленность не сопровождаются альтруизмом – и что означает этот последний пылкий вскрик?

Мимо Вексфорда проехала дочь Диты Яго, возвращающаяся за своими малышками, и старший инспектор сказал Дональдсону:

– Вы можете отвести машину обратно и закончить работу, если хотите. Я дойду отсюда до дома пешком.

На мгновение на лице водителя промелькнуло удивление, но затем он вспомнил, где теперь находится этот дом, и кивнул. Вексфорд зашагал через дорогу. Фонари в Хайлендз не были похожи на мягкие, янтарные фонари той улицы, где стоял его собственный дом: они светили резким белым светом и были похожи на стеклянные вазы на бетонных столбах, полные сияния. Эти фонари заливали темный воздух мертвенным туманом и окрашивали людей и их одежду в цвета рептилий – зеленоватый, тускло-коричневый и желтовато-белый. Мелани и Ханна – как их фамилия, Куинси? – выглядели больными туберкулезом, их живые, темные глаза были тусклыми, а румяные щечки бледными. Их мать была одета в одно из ярких вязаных творений Диты – в юбку, собранную в плотные складки, несомненно, самых богатых и разнообразных оттенков, которая колыхалась, как тени на ветру… только теперь, при этом свете, все цвета казались коричневыми и серыми.

Ее зовут Нина? В тот момент, когда Вексфорд задал себе этот вопрос, он услышал, как миссис Яго позвала ее, и Нина Куинси, усадив детей на заднее сиденье машины, подошла к матери, обняла ее и поцеловала. Странно, подумал старший инспектор, они же видят друг друга каждый день… Миссис Яго долго махала рукой вслед отъезжающей машине – в этот вечер ее плечи окутывала шаль, квадрат, похожий на гобелен, с бахромой. Полицейский подумал, что эта шаль очень подходит к ее монументальной фигуре, лицу с тяжелыми чертами и массе локонов, собранных в узел, больше, чем современное платье. Она спокойно поздоровалась с Вексфордом.

– Говорят, что вы теперь живете здесь.

Он кивнул.

– Как мемуары, миссис Яго?

– Я не слишком много писала. – Пожилая женщина одарила старшего инспектора взглядом, свойственным тем людям, которые хотят в чем-то признаться, но не знают, правильно ли открыться именно этому человеку. «Признаться? Не признаться? – сомневаются они. – Не пожалею ли я, когда слова уже вылетят?»