Еще с порога ее обдало чужим запахом. Чужим, но слишком хорошо знакомым. Мед и цветы. Она втащила за руку сына в коридор и быстро захлопнула дверь. Запах не исчезал. Женщина смотрела на Матвея и не верила себе. Это был не ее сын. То есть нет, это был ее сын, роднее некуда. Но он пах как добыча. Какие-то неуловимые ноты, привкус тумана во рту.

Ее захлестнула волна ненависти — до черных пятен перед глазами, до спазма горла.

— Мама, что с тобой? Ты в порядке? — встревоженно спрашивал Матвей, а она смотрела на него и ничего не могла ответить.

— Я сейчас, я вызову скорую, мама, ты держись, — он взял ее за руку, и это была не его рука — она была мягкой и слишком нежной для ее сына. Он никогда так не прикасался к ней, с такой заботой. Он заставил ее сделать несколько шагов к креслу и почти насильно усадил. Она тут же вырвала руку.

Матвей бросился на кухню, на ходу доставая телефон.

— Не нужно скорую, — сказала Елена Михайловна, заставляя успокоиться.

Нет, но какова наглость! Взять потомственного охотника и сделать с ним такое! Это не наглость даже, это жестокое, извращенное издевательство!

— С кем ты был сейчас? — спросила Елена Михайловна.

— С Людой. А что такое, мам?

Матвей стоял перед ней, так и не сняв куртку, только рюкзак бросил в угол под вешалкой. Рюкзак был подозрительно большим. С таким рюкзаком к девушке не ездят. Да еще на машине!

Елена Михайловна твердо посмотрела на сына.

— Нет. Ты был не с Людой.

Он наклонил голову к плечу, как птица, и улыбнулся незнакомой кроткой улыбкой. Опять этот чужак в родном сыне! Невыносимая пытка. И главное, непонятно, что дальше делать и как с этим жить.

— Ты не хочешь снять куртку и разуться, например? Так и будешь стоять одетым?

Матвей нахмурился.

— Мама, что с тобой? Почему ты злишься? Я же звонил, предупредил, что буду поздно. Что-то случилось?

Она поднялась и подошла к сыну вплотную. Запах, тошнотворный запах свежей травы, цветущих лип и еще чего-то такого лесного… Елена Михайловна взяла сына за подбородок и заглянула в глаза.

— Матвей, что-то случилось не со мной, а с тобой, и Людочка здесь ни при чем. Я ее видела, я ее знаю, я даже говорила тебе, если помнишь, что буду рада видеть ее своей невесткой. Очень. А знаешь почему? Потому что она никогда бы не сделала с тобой того, что сделал с тобой кто-то другой.

Матвей рассмеялся, мотнул головой и отступил на шаг. Стащил куртку с одного плеча, потом с другого. Двигался неловко и словно бы берег одну руку. Елена Михайловна присмотрелась. Порез был между большим и указательным пальцем правой руки. Странный тонкий порез. Сложно представить, чтобы человек мог порезаться сам в этом месте. Если только он не левша.

— А что у тебя с рукой?

Матвей посмотрел на руку, на порез.

— Да так, поранился ножом.

Он присел и начал расшнуровывать ботинки. И снова — осторожно и медленно, словно бы боялся лишний раз пошевелить рукой. Елена Михайловна дождалась, пока он переобуется, потом прошла на кухню — там свет был ярче, и позвала сына.

— А теперь покажи, что у тебя с рукой.

Он послушно протянул руку. Она внимательно смотрела на тонкую полоску. Она уходила глубоко. Нож был острым и тонким.

— И что ты резал этим ножом, интересно?

— Хлеб, мама. Я резал хлеб и сыр.

— Не представляю, как можно порезать руку, режа сыр. Или это был какой-то особо твердый сорт сыра?

— Ага, гранит, — фыркнул Матвей. — Мама, честное слово, это был сыр и хлеб.

— Хорошо, — Елена Михайловна поджала губы. — А что это был за нож? Только не говори, что это был обычный нож. Этот нож не мог быть обычным.

— Тонкий, острый с обоих сторон. На конце острый, как игла. А в профиль его совсем почти не видно. И черного цвета, — сдался Матвей. — А еще я не знаю, из чего он сделан. Слишком легкий для стали.

— Блестел? — спросила Елена Михайловна.

Матвей покачал головой.

— Нет. И не отражал ничего. Очень удобный. Мне его отдавать не хотелось.

Женщине стало жарко и холодно одновременно. Один из легендарной шестерки Блуждающих Братьев? Да что за ерунда лезет ей в голову! Откуда здесь, в этом спокойном углу Вселенной, блуждающие стилеты?! Но с другой стороны, все сходится — и вид, и действие. С третьей стороны, если здесь появился Блуждающий Брат, значит, этот уголок стал уже не таким спокойным и даже, скорее всего, перестал быть уголком. И, наконец, в четвертых… Елена Михайловна решительно тряхнула головой.

— Матвей, тебе больно как от обычного пореза или сильнее?

— Мне вообще кажется, что это не порез.

— А что?

— Сначала будто игла уколола, а теперь как будто там что-то лишнее, холодное, и каждый раз, когда я двигаю рукой, колется.

— Кровь шла?

— Немного. Я перебинтовал руку, потом снял у Люды бинт. Это не заражение крови? — с тревогой вдруг спросил Матвей.

— Ты не мог перебинтовать руку сам в таком месте. Или ты врешь и не перебинтовал, или ты был с кем-то, кто тебе перебинтовал.

Матвей вздохнул, отодвинул стул, сел и бездумно включил чайник, послушал на его глухое шипение, потом так же бездумно выключил.

— Матвей, чей это был нож? Где ты его взял?

Матвей снова вздохнул и посмотрел на нее снизу вверх.

— Мама, я был в лесу. На прогулке. С девушкой. Не с Людой. Нож был ее. Она хотела забрать, я не отдавал, залаяла собака…

— Какая собака? — насторожилась Елена Михайловна.

— Ее собака. Я от неожиданности дернулся и порезался. Все. Девушка перебинтовала мне руку и убрала нож.

Елена Михайловна мысленно поаплодировала. Так, очень хорошо. Еще немного и он расскажет про эту девушку, эту инженерную тварь, все до конца!

— А почему залаяла собака?

— Заяц там мимо пробегал, что ли, или еж.

— Заяц или еж? Они не очень-то похожи между собой, знаешь ли.

— А, вроде бы заяц. Еж к нам раньше пришел на поляну.

Елена Михайловна, внутренне подобравшись, приложила ладонь ко лбу сына. Лоб был совершенно нормальным, не горячим, не ледяным. Значит, жара нет.

— То есть к вам на поляну пришел заяц… Это вы рассвет, что ли встречали на этой поляне? Хотя нет, что я говорю, ты же ночевал дома, я точно знаю…

— А что не так с зайцем, мам?

Женщина улыбнулась про себя. С зайцем все так. И