— Дорогие товарищи по партии! Боевые соратники и отцы-командиры! Чего вы взъелись сегодня? — возмутился Любчик. — Что вы меня с утра макаете в какашки? Сначала вручаете мне в вестибюле какие-то мясные отбросы, велите грамотно упаковать, потом…

— Все, все, остановись! Засуромил ты нас, обидчивый! Займись лучше одинокой женщиной, — скомандовал я.

— Вот это с наслаждением! — включился Любчик.

— Отвезешь ее в инфекционную больницу на Короленко…

— У нее что — проказа? — деловито переспросил Любчик.

— Как врач-общественник, думаю, что у нее СПИД… Или уже есть, или через неделю будет…

— Командир Ордынцев, а СПИД обязательно передается половым путем? — с надеждой спросил Любчик.

— В палате Надежду Тимофеевну будут ждать еще четыре спидоносца. Вот ты их расспроси, как там было дело — половым, бытовым или «баяном»…

Уточкина тихо, тонким голосом спросила:

— Че вам надо от меня? Нет у меня ничего, никакого сифилиса…

— Очень может быть, — согласился я и присел перед ней на корточки, так что мы смотрели в упор друг на друга, глаза в глаза. — Вы знаете, Надежда Тимофеевна, что проституция у нас наказуема. И Бастанян для вас просто немолодой, веселый щедрый мужик. А про Мамочку вообще не слышали. И вы надеетесь, что ничего доказать я не смогу. Так что все взятки с вас гладки. Верно я излагаю?

Я придвинулся вплотную к ее лицу, будто хотел поцеловать, — ее плоская, круглая, симпатичная, ненавистная мне рожа заслоняла мир, свет застила.

Улочкина испуганно отшатнулась, а я сказал ей свистящим шепотом:

— Твой садун Мамочка убил моего товарища. Позавчера. Или ты своего бандита сдашь немедленно, или сгниешь в спидовальне! Я тебя оттуда не выпущу, пока жопа не отвалится…

— Вызываю конвой? — деловито осведомился Любчик.

— Да погоди ты! — завопила Улочкина, и снова зазвенел хрусталь на люстре. — Не знаю я ничего! А что знаю — скажу…

Ричард Батлер, руководитель антиправительственной организации «Сопротивление белых арийцев», на объединительном съезде милитантов в Колорадо заявил:

«Мы обязательно создадим в Соединенных Штатах арийское государство…

Но чтобы защитить ценности белого человека, нужно в первую очередь истребить всех евреев! Сделать то, что не довел до конца сын Бога Адольф Гитлер. Только уничтожив еврейскую власть в нашей стране, Америка станет тем, о чем мечтали наши предшественники, — нацией белых господ!»

— Деньги принес? — спросил Хэнк.

— А як же! — кивнул Монька и подвинул к нему ногой стоящий на полу кейс. — Здесь четыреста тысяч…

Хэнк положил на темно-зеленый мрамор стола никелированный ключик:

— Центральный вокзал, камера хранения, бокс двенадцать двадцать четыре. Расчет закончен…

— Это мы сможем сказать завтра…

— Почему завтра? — удивился Хэнк.

Монька засмеялся:

— Завтра узнаем — или ты мне не впарил фальшак, или я тебе не всунул полпуда фантиков…

Хэнк пожал плечами и медленно повторил:

— Расчет закончен! Надежность наших отношений основана, слава Богу, не на доверии…

— А на чем?

Хэнк покачал головой, откинулся на спинку кресла, достал неспешно из пачки солдатскую сигарету «Лаки страйк», звякнул исцарапанной металлической крышкой старой зажигалки «Зиппо», высек огонек, пустил острую — стрелой — струю серо-синего дыма и только после этого медленно переспросил:

— На чем? — И сам себе ответил спокойно и очень уверенно: — Мы с тобой, Иммануил, как твой старый немецкий тезка Кант, знаем единственный нравственный императив — врага надо убить. Мы с тобой не аферисты. Мы — серьезные люди. И ты знаешь: если ты разочаруешь меня, я убью тебя…

— Ты, Хэнк, думаешь, это так просто? — усмехнулся весело Монька.

— Нет, Иммануил, я так не думаю, — серьезно сказал Андерсон и ткнул сигаретой в сторону столика у входа в бар, где сидели четверо охранников Моньки. — Но эти здоровенные дураки тебе не помогут!

— А вот эти ландскнехты тебе помогут, если я рассержусь на тебя? — спросил Монька и показал на столик в торце зала, где сидели Рудольф Кастль, Лоренцо и Магда.

— Не знаю, — пожал плечами Хэнк. — Это будет зависеть от многого. Но они отличаются от твоих сильно…

— Чем? — поинтересовался Монька.

— Мои ребята убивали только министров и полицейских. И еще — грязных политиканов и банкиров. Они не знают страха, и жизнь для них не имеет цены. Их нельзя испугать и перекупить…

Из ресторана на втором этаже доносилось пронзительно-визгливое тирольское пение «йодли» — йохохахиха-о! Хэнк сосредоточенно курил, а Монька с грустью смотрел на него, раздумывая о том, что никто никому ничего не может объяснить.

Хэнк хвастает неподкупной идейностью своих подхватчиков — мелких уголовно-политических людоедов. Ему и в голову не приходит, что господин Гутерман, по прозвищу Монька Веселый, почти тридцать лет носит венец вора в законе, члена высшей в России криминальной касты, самого консервативного противозаконного сословия, замкнутого сообщества людей с убежденностью религиозных сектантов, исповедующих и соблюдающих традиции и заветы поведения, послушников свода миропредставлений, именуемого «блатной закон» и возводящего их тем самым в достоинство уголовного дворянства. А принадлежность к любой аристократии дает не только особые права и преимущества, но и налагает несокрушимые обязательства.

И одно из таких обязательств вора в законе Моньки Веселого, принятых им еще в бесконечно далекие времена, когда в преступной иерархии вор стоял над бандитом выше, чем барон над коногоном, было неприятие кровопролития, презрение к мокрушникам и костоломам и твердая уверенность: вор может убить, только защищая свое достоинство. Долго объяснять, а может быть, и вообще невозможно растолковать чужому, отчего для настоящих, козырных, жуковатых вор-карманник, щипач, или хитрый домушник, или ловкий «майданщик» были всегда фигурами несравненно более почтенными, чем любой громила.

До тех пор, пока не ринулись в криминальное поле беспредельщики, отморозки, бессмысленные жадные скоты, из которых самые удачливые и бессовестные опускались до покупки воровской «короны» и титула «законника».

Монька понимал, что виноваты в этом не новые, современные воры, которых презрительно называли «апельсинами», а его собственная былая недоступная каста воров-законников, «синих» — это они опустились до того, что эти грязные блатные объедки покупали себе у них венец! Раньше, давно, в былые славные поры, если бы кто-то из таких пидорасов просто заикнулся об этом, его бы вмиг распустили на восемь клиньев…

— Ты прав, Хэнк, — сказал Монька. — Пожалуй, действительно расчет закончен. Но ты меня огорчил…