Положив одну руку на перекрещенные запястья, а вторую на талию, я словно попытался удержать ее, чтобы эта секунда длилась вечно. Весь смысл жизни сосредоточился в ней. У нее пресеклось дыхание, когда я прихватил ртом ее пухлую и нестерпимо сладкую губу. От следующего, более настойчивого поцелуя Жаклин стиснула кулаки. Я тут же отпустил ее, боясь, что сила моего влечения испугала ее, и молясь, чтобы это было не так. Она открыла глаза: в них я увидел удивление, но не страх.

Тогда я усадил Жаклин к себе на колени, обвив ее руки вокруг своей шеи. Как только она запустила мне в волосы тонкие пальцы, я понял, что готов для нее на все, о чем бы ни попросила.

Ее голова легла мне на ладонь, когда я приподнял ей подбородок, чтобы поцеловать ту самую веснушку, которую заметил чуть раньше. Мои губы стали медленно двигаться ниже. Все мое тело бдительно ожидало какого-нибудь сигнала о том, что я зашел слишком далеко. Грудь Жаклин вздымалась и опадала. Ее мягкое дыхание смешивалось с моим и разносилось, отдаляя музыку, звучавшую из ноутбука. Я знал эти песни, но мне было не до них.

Свободной рукой я нырнул под мягкий шерстяной джемпер. Тот задрался от жадных движений моих пальцев по шелку лифчика и ребрам. Когда я провел языком по обнаженной коже прямо над чашечкой, Жаклин выдохнула и сдула мои волосы со лба.

Застежка была спереди. Чтобы раскрыть ее, хватило бы нажатия большим и указательным пальцем, но разум победил: это было бы чересчур. Совесть подсказывала мне из дальней дали, что я обманываю себя, разыгрывая благородство. Весь нынешний вечер был лишним, и я это, черт возьми, понимал.

«Пора уходить», – подумал я.

И тут она рассмеялась. Вернее, даже не рассмеялась, а сдавленно усмехнулась, и этот смешок разлетелся по комнате в самый неподобающий момент.

– Щекотно? – спросил я, не находя другой причины для смеха.

Жаклин с силой прикусила нижнюю губу, на которую у меня были совсем другие виды. Мне не хотелось, чтобы она повредила себя в месте, которым я собирался наслаждаться в ближайший час, и мы бы уже не слились в поцелуе. Жаклин покачала головой, и я, не отрывая взгляда от ее сочных губ, спросил:

– Точно? Просто если ты не боишься щекотки, значит моя техника соблазнения кажется тебе… забавной. – Она опять засмеялась, запоздало прикрывшись рукой. Я не собирался позволять ей прятать от меня рот. Чтобы вывести ее из этого странного состояния, я предложил: – Может, мне все-таки пощекотать тебя напоследок?

Ее глаза расширились.

– Ой, пожалуйста, не надо! – встрепенулась она, как будто всерьез решив, что я могу это сделать.

Моим пальцам хотелось совсем других прикосновений к телу Жаклин. Будь я проклят, если опять ее рассмешу, как бы ни был приятен моему уху этот смех.

Я отвел ее руку от губ и положил себе на сердце, а ртом прижался к ее рту. Я сделал это прежде, чем она всполошилась, а сам я – усомнился. Услышав ее тихий стон, я чуть не потерял голову.

Джемпер я вернул на место, но видеть тело не обязательно, достаточно было его чувствовать. Мое воображение легко дорисовало то, что закрывала ткань. Моя ладонь медленно (два дюйма вверх, один вниз) поднялась по животу и наконец легла на идеально округлую грудь. Жаклин сделала судорожный вдох, когда мой большой палец задел сосок, и через тонкую ткань я сразу же ощутил, как он затвердел. Я нежно ущипнул его, наслаждаясь отзывчивостью ее тела, и положил ладонь на вторую грудь.

Я мог нарисовать ее, не глядя, – по одним только прикосновениям. Я представлял себе, как Жаклин выгибает спину, откидываясь через мою руку, и розовые ареолы размером с двадцатипятипенсовую монетку подаются к моим губам. Я дотрагиваюсь до них языком, и мое дыхание согревает ее кожу.

О господи!

Как будто прочитав мои мысли, она застонала, широко разомкнув губы, и я стал водить языком в ее горячем маленьком рту. Отклик, который я получил, заставил меня замычать от наслаждения и еще крепче обнять Жаклин. Мне пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы не позволить себе раздвинуть ее колени, стянуть джемпер, освободить грудь от лифчика и, не прекращая целовать, проникнуть в тающее лоно. Какое это было бы сладостное мучение!

Перемежая поцелуи еле слышными стонами, Жаклин, конечно же, не думала о том, что при всей горячности наших объятий мне хотелось большего. Я погладил кончиками пальцев ее горло и уловил дрожь, которая опередила тихий напевный звук, как дрожание рельсов опережает появление скорого поезда. Оторвавшись от губ Жаклин, я принялся быстро и нежно целовать ее шею – не так сильно, чтобы оставить на коже следы, но достаточно крепко, чтобы вызвать головокружение. И показать на примере все то дальнейшее, что мне хотелось ей дать.

Проведя ладонью по спине Жаклин, я плотнее прижал ее к себе. Мои пальцы скользнули под кромку джинсов, и мы снова соприкоснулись губами. Я переходил от медленных и легких поцелуев к медленным и настойчивым, а от них – к быстрым и нежным и настойчивым и глубоким. Каждым движением рта я подводил Жаклин все ближе к заветной черте.

Моя кожа пылала под ее рукой. Мышцы играли, готовясь выполнить любую команду. Я действовал активно, пока мне это позволяли. Мое главенство было иллюзией: стоило Жаклин сказать: «Остановись» – я бы все прекратил; стоило ей нагнуться к моему уху и прошептать: «Возьми меня» – перешагнул бы черту. Я исполнил бы все, о чем и как бы она ни попросила. Если ей действительно был нужен «плохой парень», я сыграл бы «плохого парня».

Мне хотелось доставить Жаклин наслаждение. Но не в этот раз. Не сейчас. Вытянувшись рядом на узком матрасе и даже ничего с нее не сняв, я поставил нас обоих на грань безумия. Еще чуть-чуть, и мы бы рухнули вниз. При виде томной позы Жаклин и ее отяжелевших век я понял, что она опьянела от поцелуев и позволит мне все. Поэтому прошептал:

– Я должен идти.

На ее лбу появилась морщинка:

– Ты хочешь уйти?

Нет, моя красавица! Я хочу пригвоздить тебя к этому матрасу, чтобы ты потеряла голову на всю оставшуюся ночь.

– Я сказал «должен», – ответил я, целуя Жаклин в уголок влажного припухшего рта. Не знаю, что бы произошло, не прикажи я себе оторвать взгляд от этих губ. Тронув носом краешек ее уха, я проговорил: – «Должен» и «хочу» – разные вещи.

В ответ она вздохнула:

– Тогда можно мне посмотреть рисунки?

– Э-э… Да, конечно.

Мое тело воспротивилось, но я отклеился от Жаклин и сел. Потом протянул руку и помог сесть ей. Останься она, как лежала – в сбившейся одежде и с рассыпавшимися по подушке волосами, – остатки моего самообладания вылетели бы в окно. Причем с бешеной скоростью.

Подобрав блокнот, я присел рядом с Жаклин на край кровати. Оба наброска были еще сырые, требовали доработки. Но ей они, похоже, действительно понравились. Я сказал, что повторю их в угле и прикреплю к стене в своей спальне. Это привело ее в забавное замешательство, которое только усилилось, когда я пояснил: